Киевские истории. Киевский джем. Порция 9. Засада Ильича

Киевские истории. Киевский джем. Порция 9. Засада Ильича (мне 20 лет)

…-и вот эта вторая жена тоже умерла через полгода. Вот! И тогда он поженился на третьей…

Мы стоим у ресторана «Столичный». Мы – это будущая Милен Демонжо – Данка (театральный), потенциальный Роки Марчиано – Витя Кантри (инфиз), и некто с весьма туманными перспективами по прозвищу Оберст – ваш покорный слуга.

Те двое – через не так уж и много времени дипломированные специалисты с корочками о высшем образовании. А я заурядный машинист сцены в одном из не менее заурядных киевских театров, жду, когда наконец-то отловят и упекут в армию. Но они меня слушаются. Потому что я Оберст. Ну, и ещё почему-то, почему не знаю.

Уютную октябрьскую морось сменяет мелкий дождь. Я и Кантри поднимаем воротники плащей. Данке не до погоды, она продолжает:

…И ровно через полгода эта тоже, бац! – крякнула на фиг. Ладно…тогда он поженился на четвёртой…

-«женился» автоматически поправляю я. Данка, упрямо выпятив подбородок, повторяет с нажимом в голосе: Поженился на четвёртой. Вот. Проходит шесть месяцев – капец чувихе! Но она успела заявить в поликлинику и ментыловку. Тогда его взяли, просветили там на рентгене, обследовали всего, смотрят – а у него какой-то ген лишний, из-за которого стóит любой женщине с ним один раз переспать, и она ровно через полгода умирает. И знаете, что с ним сделали?! – (здесь Данкины глаза становятся круглыми),

-Усыпили? – рассеянно роняю я, вглядываясь в размытые абрисы снующих по мостовой «Волг».

-Нет! – Данка торжествует, глаза у неё снова как у лисицы – нет! – Его вылечили, вырезали этот ген и он снова женился. И эта, следующая уже жена не заболела, была весёлая, жизнерадостная, и через полгода преспокойно себе попала под машину. Гы.

Я только пожимаю плечами – даже меня иногда берёт оторопь от Данкиных импровизаций. Что говорить о других.

– Вот же дура!!! – взрывается молчавший до сих пор Кантри, – какая поликлиника, какой ген, шо вырезали? Шо ты нам тут чешешь…дура!

-А ты жлоб! Жлоб, жлоб, кугут дымерский, чёрт!

– Дура! В натуре притыренная, на всю бóшку притом.

-Жлоб!

Ракша и Шер-хан.

-Хорош вайдотить на весь Крест – я слегка повышаю голос, – главный сержант Бойко не дремлет!

-Они угомоняются, обменявшись напоследок беззвучными, но выразительными артикуляциями у меня за спиной.

Напротив тормозит такси. Наконец-то.

К нам, прикрывая голову от дождя ветровкой, бежит Медовар. Это и фамилия и кликуха. Он сборник Союза по водному поло, плейбой и любимец женщин. А ещё он наш товарищ. Мы все ровесники и товарищи, и друг за друга горой. Даже Кантри с Данкой.

-Привет, фарцота, золотая рота! Данка, поцелуемся?

-Свободен.

-В общем, так! Оберст, зырь – тут талоны, за октябрь, мои, Женькины и Паши Брыля. Всего 167 штук. Нам по 50 копеек с каждого. Продадите, принесу ещё. И вот две плиты Procol Harum, как обещал, фирмá, Атлантик. Которая чуть пильнутая – двадцать пять тугриков, вторая – за сорок.

-Не-а. Двадцатка и тридцать пять.

-Deal! – Медовар дарит нас белозубой улыбкой, он доволен – всё, короче, погнал, на тренировку опаздываю.

И, шлепая по лужам убегает в сторону «Динамо». И уже больше не появляется в этой истории.

Я гляжу ему вслед, попутно ловя ртом прохладные капли. Я люблю, когда дождь. Как писал Богомил Райнов: «Нет ничего лучше плохой погоды».

Затем оборачиваюсь к своим и торжественно изрекаю:

-Начинаем. Дети мои, все, кто верит в меня, за мной!

И мы возвращаемся к «Столичному».

Дождь почти утихает.

За полтора часа сбагриваем большую часть из переданных Медоваром талонов на комплексные обеды здесь, в ресторане. Сборникам их выдают бесплатно, при том, что номинальная стоимость 1р.50 коп. (к тому же, не всегда купишь). Мы толкаем по рублю. Спекуляция, замешанная на демпинге, уникальный бизнес, возможный только в СССР.

Данка в процессе не участвует – она барражирует неподалёку, время от времени поднося новую ленту. Как верная боевая подруга патроны в кино про фашистов. Ну, и принимает выручку.

А ещё через двадцать минут принимают нас самих. Я, вовремя сообразив, в чем дело, успеваю выскочить на улицу – и уже оттуда меня за шиворот втаскивают обратно в вестибюль. Но поздно. Идущая было навстречу Данка резко разворачивается (на ней вмиг невесть откуда дикого цвета беретка и круглые очечки в проволочной оправе) и, цокая каблучками, стремительно удаляется в противоположную сторону. В дермантиновой, тиснёной арфами папке для нот оба винила, деньги и почти все не проданные нами талоны. Умница девочка – фиг им, а не Procol Harum.

Нас с Кантри удерживают четверо. Все в штатском, дружинники. Кантри вопросительно смотрит в мою сторону – Оберст?

Мне известно, что он способен растасовать парней по углам за считанные секунды, как бильярдные шары в лузы. Но я отрицательно качаю головой. Потому что чую – главный сержант Бойко уже где-то здесь, и ждёт именно того, что собирается сделать Кантри. Прием не новый. Он часто пускает перед собой людей не в форме, чтобы в случае чего, пришить «хулиганку». Ну, в смысле статью 206 УК УССР, часть вторая.

Уверен, его триумфальное появление не за горами.

Так и есть. Через пару минут главный сержант Бойко в сопровождении троих пэпээсников торжественно входит в вестибюль и, соблюдая установленную собой же традицию, веско отчеканивает, отдавая честь зеркалу: -главный сержант міліції Петро Ілліч Бóйко! – с ударением на фамилии. Простенько и со вкусом.

-Завидев кровного врага, Кантри рефлекторно дергается в руках дружинников.

-Стій, вовцюра, не тікай, – главный сержант Бойко доволен произведенным эффектом. Он вообще очень тщеславен. – А шо мы тут делаем, а?

-Девушек ждём – я отвечаю, как могу спокойно. Пообедать решили – вот, и талоны есть…как раз четыре.

-От и хорошо. Зараз розберемося, шо це за ожидания такие странные. А шо в карманах?

Лично прошмонав нас с головы до пят, и не найдя ни хотя бы десятка талонов, ни денег, ни даже завалящего кораблика шмали, главный сержант Бойко слегка увядает. Он задумчиво обходит вытянувшихся во фрунт дружинников, как бы борясь с желанием сунуть кому-нибудь из них в морду.

А затем резко разворачивается к нам, и взрёвывает медведем Балу:

-А ну, геть отсюда, паскудники!! Спекулянты шмаркаті! Ич, моду взяли, шляться без діла, батьків і страну ганьбити. От я вам дам в следующий раз, як спіймаю!

-Следующего раза не будет Петр Ильич. Осознали! Честное комсомольское бла-ародное…

-Ото поиздевайся мені ще. Геть, я сказав!!!

В сущности, он неплохой дядька. В своём роде. Например, ничего никогда не подкидывает. Но рука у него тяжёлая. А тем более нога – получив каждый по пенделю, мы с Кантри пробками вылетаем под дождь. Пробегаем немного, от греха, останавливаемся и закуриваем – дабы сохранить лицо (по крайней мере друг перед другом).

Главный сержант Бойко со свитой тоже выходит через две-три минуты. Не спеша, и даже вальяжно. Дружинники чуть впереди – мечутся и рыскают на невидимых поводках, вожделея похвалы и прощенья. Часто-часто дышат и разве что не вываливают язык и не делают стойку. Всё казино направляется к остановке двадцатки. Мы с Кантри издали делаем под козырёк. Главный сержант Бойко грозит кулаком, и больше уже не появляется в этой истории.

Мы идём в сторону метро. Данка ждёт в условленном месте, рядом с киоском «Каштан». Она тоже курит, ест мороженное и плюёт на дождь – как в переносном, так и в прямом смыслах (у неё «Рейс», без фильтра). Очков и беретки, как не бывало – она снова леди. Или, вернее, мадемуазель.

Воссоединяемся и, дабы переждать пик фазы активности главного сержанта, уходим с Крещатика. По Свердлова вверх, через Пушкинскую на Ленина, ныряем в музей краеведения. Минут через сорок приходится улепётывать и отсюда – девяностокиллограмовый инфантил Кантри, катаясь по натертому до блеска паркету с разбегу врезается в чучело меч-рыбы.

Обедаем с вином из-под столика в полуподвальной вареничной за ЦГ.

У Данки заскок, она отказывается за себя платить, «потому что она дама!». Между нею и Кантри делается бурная, но уморительная сцена. Я веселюсь от души.

Потом, для полной страховки, решаем переждать ещё пару часов. Идём в кино, в «Дружбу», в зелёный зал. Смотрим «Римские каникулы» с Одри Хепберн. Мне нравится, Кантри откровенно скучает, а Данка, глядя в экран, плачет, не вытирая слёз. Я смущённо отвожу глаза.

После сеанса выходим уже потемну, и хозяйски окидываем взором лежащий у наших ног многолюдный Крещатик. И остаёмся довольны.

-Всё – говорю я. – Можно. Гребём на Левка Дебелого к «Грампластинкам». Скинем плиты. Лучше б, конечно, на Балке, но завтра с Медоваром рассчитываться. С утра.

Трогаемся. И тут же снова заряжает несильный мелкий дождь. То, что надо.

Данка брюзжит, дескать, ну их к ляду, эти талоны. Генделя кот наплакал, а гембеля выше крыши. Пусть Медовар, если такой умный(?), сам и продаёт.

Я объясняю, что он не может. Его хлопнули месяца два как, чуть из сборной не отчислили. Вместо этого сгоряча поперли из комсомола. Правда затем опомнились и сказали написать заявление взад. Не комсомольцам в капстраны нельзя. И потом – не будет талонов, не будет и винила. Дружба дружбой, как говорится…

– Поняла, дура? – подытоживает Кантри. Слегка уязвлённая Данка в кои веки не отвечает – вместо этого, ни к селу, ни к городу, постепенно увлекаясь, начинает развивать очередной экспромт:

-А вот знаете, когда мы в ГДР ещё жили, один ватерполист утонул прямо во время матча. И никто даже не заметил. Тайм кончается, они смотрят, что такое?! – игрока не хватает! Они давай нырять, смотрят…

-Вот же дура малахольная!

-Жопе слово не давали. Рот закрой, жлобяра!

-Дура и есть. Неврастеничка. Лечиться надо в Кирилловской.

Мы течём в вечерней городской толчее и неоновые огни Крещатика становятся ярче, потому что мы – ЕГО ТОК. Я, командор Оберст по обычаю впереди, эти двое чуть сзади. Собачатся и кошатятся до хрипа, но друг без друга не могут – как плюс и минус. Вечный боец по жизни Кантри и цыбатая красавица Данка. Нам всем по двадцать лет.

Дождь всё сильнее, но по фиг. Крещатик кончается. Мы уже миновали «Пропагандист» – осталось пройти совсем немного. Обе виниловые пластинки английской рок-группы Procol Harum будут загнаны примерно через двадцать минут, по пятидесяти рублей каждая (царапину не заметят).

Ещё один квартал позади.

Наши силуэты едва угадываются где-то в районе «Сяйва». Мы уходим всё дальше, и дальше. И дальше. И растворяемся во времени и моей памяти. И больше уже не появляемся в этой истории.