Киевские истории. Киевский джем. Локация 3 (Русановка)
<…> На следующий день Журба взял больничный – к вящему удовлетворению Гуннара Рогволдовича. – Только он не поехал в Ниццу. Он пошел на пляж – составлять план компании, благо идти было недалеко. Здесь у них на Русановке все рядом.
Для тех, кто не в курсе – Русановка это остров. Не Манхэттен, конечно, но тоже ничего. Причем, в отличие от Манхэттена, Русановка – остров не только в буквальном, но и духовном смысле слова. Один из последних бастионов левобережья, не павший пока ещё под наплывом бесчисленных легионов новоиспеченных «кыян».
Среди коих, впрочем, встречаются и те, кто согласен смирить гордыню и не лезть со своим дикарским уставом в чужой монастырь – хотя бы попробовать инкорпорироваться в местное сообщество – вплестись, так сказать, в причудливую, почти незримую паутину туземной ментальности (Эко я!). – И это оставляет здешнему маленькому, но гордому речному народцу пусть призрачную, но все же надежду – не кануть.
Когда-то, в конце 60-х, полоска белоснежных песчаных отмелей тянулась вдоль всей Набережной – от, так называемого еврейского пляжа до мостика на улице Энтузиастов – соединяющего новый тогда микрорайон с «материковым» Киевом. Не Капокабана конечно, но тоже ничего. –
По мере триумфального становления новой, несоизмеримо более прогрессивной общественно-экономической формации, днепровский берег все гуще зарастает камышом и осокой. Местные бабушки, которые помнят ещё знаменитое наводнение 1970 года, по привычке винят в этом молодежь и все тех же многострадальных приезжих.
Не в наводнении, само собой – в варварском нарушении экобаланса.
Ох уж эти бабушки. У меня в динамике до сих пор то и дело звучит вторящий плеску днепровских волн многоголосый шепот их древних мобильников: «Понаехали…понаехали…».- Словно пресловутые «Пиастры!» из романа Роберта Л. Стивенсона – там, кстати, тоже про остров. – Я, разумеется, не читал – смотрел фильм. Вы, наверное, уже в курсе – мы с хозяином обожали старые хорошие фильмы.
Бабушки не правы. Дело тут вовсе не в доморощенных «оболтусах» и «проститутках», камера б моя на них не смотрела, и даже не в пришлых «оккупантах». – Шашлыки, гитары и водка существовали и в 70-е. И даже раньше. – Дело в, осторожно говоря, не вполне, да – именно, очень удачное слово – «не вполне» достаточных ассигнованиях на содержание местной прибрежной зоны. Вот уже лет тридцать как. – С другой стороны, и городскую власть можно понять – у неё есть значительно более важные проекты, в процессе реализации которых осваиваются не такие уж и неисчерпаемые муниципальные средства – переименование улиц, например.
– А тут какая-то Русановка…сраная. – Бред. – Где это, вообще? – Да, да, они не знают – киевлян среди этой самой городской власти практически нет. Как-то не принято – считается дурной тон. Так что возможно, кое в чем с бабушками стоит согласиться. Н-да…
– Вау! – Вы заметили? – я начинаю изъясняться как Журба: типа – «Н-да…» – А вот, кстати, и он – в самом центре последнего песчаного оазиса среди дебрей прибрежного ивняка. – Только что вышел из воды, и теперь жарится на солнце. И размышляет. Вокруг – настоящий содом. Не в том смысле – не настораживайтесь. Просто – очень, очень шумно. Уже не единожды помянутые русановские бабушки истерично заклинают своих неслухов-внуков выйти, наконец, из воды и стать перед ними как лист перед травой.
– Им срочным образом жизненно необходимо воткнуть, затолкать, впихнуть в «этих иродов» разрезанное пополам сваренное вкрутую яйцо, посоленный помидор, бутерброд с расплавленными кружочками московской колбасы, или, на худой конец, хотя бы парочку истекающих соком, придавленных персиков.
Будущие оболтусы делают вид, что не слышат. И во обеспечение алиби тоже истошно орут, указывая друг другу в сторону противоположного берега. И постепенно уходят подальше, на глубину, как бы увлеченные тем, что видят. –
Другие бы махнули рукой, но не бабушки. Они, как с батута выпрыгивают из своих шезлонгов, выстраиваются вдоль кромки воды и вопят, вопят – всё громче, призывнее – ни дать, ни взять одряхлевшие, но по-прежнему внушающие ужас античные сирены.
– И это только бабушки. А есть еще неистовые кликуши-политологи с настолько же заполошными транзисторами на шеях. Старшеклассники, что с визгом и гоготом проносятся по сто раз туда и обратно (песком мне в камеру сыпнули, недоросли).
Обуреваемые комплексом мессианства гости из Западной Украины – со своим специфической и к тому же преувеличенно громкой речью. Неизвестно чьи собаки разных пород и темпераментов.
Татуированное свастиками бородатое быдло матерно флиртующее по дорогущему Vertu. Одинокий, отовсюду гонимый кладоискатель в почти полном водолазном облачении и его верный, неспособный заткнуться и не верещать хотя бы секунду металлодетектор.
И многие, многие прочие.
Все они вместе создают совершенно невыносимую какофонию, которая вот-вот вынесет мне мозг. А Журбе – нет. – В его ушах наушники, в наушниках «Eagles» (1976), а в голове стройный ряд мыслей – новый хозяин работает над планом – время от времени переворачиваясь на спину и умудряясь лёжа раскланиваться с аборигенами.
Аборигены благоволят Журбе. Его вообще здесь любят – его нельзя не любить…
И до самых сумерек <Журба> пребывал под эгидой предвечернего, уже ничуть не опасного заходящего солнца. И любовался на окрашенные им в лазоревое, плотно сбитые кучевые облака. И насквозь пропитывался янтарем его как будто сотканных из лениво кружащих пылинок лучей, а заодно стелящимся над пляжем шашлычным духом…
Он не стал дожидаться темноты и ушел пораньше – завтра обещал быть трудный день. И поэтому не увидел, что солнце прежде, чем окончательно окунуться в начинающий подцветать Днепр, ненадолго зависло между быками опор мо́ста метро, и, из ярко-оранжевого вдруг сделалось багряным. А облака в свою очередь, из розоватых – кровавыми.
Мистика какая-то. Впрочем, это могли быть отблески зарева гигантского пламени, которое аккурат в эти минуты пожирало ТЛС Пандору, а заодно и несколько других близлежащих пакгаузов помельче.
(Рассказ напечатан в сокращенном виде)
Автор: Дмитрий Бартюк
Источник: Киевские истории
Last Updated on 27.05.2024 by iskova
