Теории международных отношений и Россия

(Статья 2019 года)

Многие западные ученые, изучающие Россию, и политики, имеющие дело с Россией, уже давно считают это занятие утомительным и неразрешимым.

В 1939 году Уинстон Черчилль описал ее как «загадкой, завернутой в тайну, помещенную внутрь головоломки».

Совсем недавно Бобо Ло отметил, что константные характеристики России включают:

• неизменное чувство величия и стратегического превосходства;
• подозрительность к внешнему влиянию;
• имперский менталитет;
• глубокий политический и моральный консерватизм.

Ольга Оликер заметила, что Россия всегда будет иметь определение своих минимальных требований безопасности, которое выходит за рамки нормы для европейской державы 21 века. Из-за этого Западу будет трудно успокоить Россию и легко эскалировать напряженность в отношениях с ней, даже непреднамеренно.

Все эти наблюдения подтверждают вывод Стивена Коткина о том, что в обозримом будущем Россия останется для Запада «проблемой, с которой нужно будет справляться».

Другие ученые, прежде всего представители реалистической школы международных отношений, считают поведение России более нормальным и предсказуемым. Эти ученые часто обвиняют Запад в том, что он не принимает во внимание законные интересы безопасности России, тем самым провоцируя Россию на агрессивные действия против предполагаемых посягательств Запада.

Джон Миршаймер, один из ведущих ученых, утверждает, что хотя государства «стремятся только к безопасности», они, тем не менее, «ведут себя агрессивно по отношению друг к другу». Это соревнование в области безопасности обусловлено тремя факторами:

• отсутствием центральной власти, которая могла бы защитить государства друг от друга;
• тем, что государства всегда обладают определенным наступательным военным потенциалом;
• тем, что государства никогда не могут быть до конца уверены в намерениях друг друга.

Именно это, по мнению Миршаймера, делает отношения между великими державами трагичными: ни одна из них не желает конфликта, но все они вынуждены предпринимать действия, которые делают конфликт более вероятным. Стремясь повысить свою безопасность путем наращивания военного потенциала, они делают своих соперников менее защищенными, что приводит к гонке вооружений, а иногда и к войнам, которые никто первоначально даже не замышлял.

Россия, похоже, является хрестоматийным примером теории Миршаймера. Ее зацикленность на территориальной безопасности, вера в то, что военная мощь является валютой международных отношений, и ее чрезмерное — можно сказать, параноидальное — восприятие угроз со стороны других государств заставляют ее действовать именно так, как предсказывает Миршаймер.

Но какой бы убедительной она ни была по своей простоте и предсказательной силе, теория Миршаймера в конечном итоге ограничена в своей способности объяснить поведение государств. И, как это ни парадоксально, ведя себя так, как предсказывают реалистические теории (подобные теории Миршаймера), Россия заставляет обратить внимание на ограниченность таких теорий.

Такие ученые, как Александр Вендт, отмечают, что хотя Миршаймер прав в том, что в мире отсутствует центральная власть, в этом состоянии анархии нет ничего такого, что требовало бы от государств конкуренции за власть и безопасность.

Вендт рассматривает взаимодействие между государствами в условиях анархии как более сложное явление, чем Миршаймер. Вместо одной «культуры анархии» Вендт предлагает три.

• При «гоббсовской анархии» государства рассматривают друг друга как врагов, и война является обычной чертой международной жизни, причем проигравшая сторона иногда перестает существовать как государство.
• При «локковской анархии» государства рассматривают друг друга как соперников, которые борются за власть и влияние. Хотя война здесь тоже существует, она менее распространена, а ее последствия менее катастрофичны для проигравшего, чем при «гоббсовской анархии».
• Наконец, при «кантовской анархии» государства рассматривают друг друга как друзей и часто сотрудничают к взаимной выгоде, хотя здоровая конкуренция остается обычным явлением.

Взгляд Миршаймера на международную систему привлекателен своей простотой и предсказательной силой. Вендта привлекает то, что он предлагает более точную модель функционирования международной системы. Проблема с «трагическим» взглядом Миршаймера на политику великих держав заключается в том, что он лишает государства самостоятельности.

Тот факт, что некоторые государства реагируют на свое окружение таким образом, что это заставляет их конкурировать за безопасность с другими государствами, не означает, что все государства должны так поступать.

У государств есть выбор, и многие государства сотрудничают со своими соседями к взаимной выгоде, а другие просто предпочитают не рассматривать действия других государств через призму цинизма и подозрительности. И их отказ от стремления к «идеальной» безопасности — определяемой как военное преимущество над всеми потенциальными соперниками — не обрекает их на вечную незащищенность и не гарантирует их геополитическую нерелевантность, как предсказывают реалистические теории международных отношений.

Напротив, многие из этих государств и богаче, и безопаснее, чем государства, такие как Россия, которые настаивают на том, чтобы смотреть на мир через призму политики великих держав XIX века.

Вендт и другие теоретики конструктивизма отмечают, что идентичность формирует основу интересов. Другими словами, то, кем мы являемся и с кем взаимодействуем, определяет, как мы определяем наши интересы во взаимодействии. И идентичность может меняться в процессе взаимодействия, так что государства, которые раньше определяли друг друга как врагов, могут научиться переопределять себя как здоровых соперников или даже друзей. И через это взаимодействие может возникнуть «кантовская анархия».

Хорошим примером здесь является НАТО и ЕС: на горьком опыте государства Западной Европы узнали, что соперничество великих держав, которое реализм считает эндемичным и обязательным, на самом деле является выбором, который, как правило, оставляет все стороны в худшем положении.

У России также была своя доля горького опыта, но она извлекла из него совсем другие уроки. Отсутствие естественных границ и история вторжений — монгольских, польских, французских и немецких армий — предрасполагают к тому, чтобы считать себя одинокой во враждебном мире. Не имея союзников и защищенных границ, российские государственные деятели, от царей до Советов и Путина, разделяют мировоззрение, определяемое фиксацией на внешних угрозах и одержимостью их устранением, даже если они латентны или же только теоретически возможны.

Хотя эта зацикленность понятна, она не служит на пользу России и, по сути, обрекает ее на вечный конфликт с соседями и Западом.

Как стремление России к «идеальной» безопасности делает ее менее безопасной

В Украине, Грузии и странах Балтии стремление России к «идеальной» безопасности фактически сделало ее менее безопасной. В Украине вмешательство России произошло после нескольких месяцев политических и социальных потрясений в Киеве. Кульминация наступила 22 февраля 2014 года, когда парламент проголосовал за отставку пророссийского президента Украины Виктора Януковича, передав временные президентские полномочия спикеру парламента. Россия немедленно объявила отстранение Януковича «переворотом» и добавила его в список «цветных революций», которые, по ее утверждению, американские спецслужбы устроили на территории бывшего Советского Союза и на Ближнем Востоке.

С этого момента российская машина дезинформации заработала на полную мощность.

На следующий день после отстранения Януковича российская военная разведка начала кампанию по оказанию влияния на ключевых лиц, принимающих решения, и общественность Украины. Используя фальшивые аккаунты в Facebook и его российском аналоге ВКонтакте (ВК), ГРУ изображало оппозицию Януковичу как «нацистов» и «фашистов» и утверждало, что они сформировали вооруженные группы, которые двигались в сторону Крыма и юго-восточной Украины, намереваясь вершить насилие над мирным населением. Чтобы подкрепить эти утверждения, агенты ГРУ, выдавая себя за украинских националистов, размещали в Интернете угрозы в адрес союзников Януковича.

Создав образ «нацистов» и «фашистов», склонных к насилию, российские спецслужбы легко убедили многих жителей Крыма и юго-востока Украины в том, что их лучший шанс на спасение — это союз с Москвой против Киева.

Формированию пророссийских взглядов в этих регионах, безусловно, способствовали и другие факторы. Крым имеет более длительные исторические и культурные связи с Россией, чем с Украиной. Юго-восток Украины экономически связан с Россией сильнее, чем остальная часть страны. И украинские выборы показывали четкий раскол в голосовании, где Крым и юго-восток Украины неизменно голосовали за более дружественных России кандидатов. Однако именно страх, разжигаемый ГРУ, стал той искрой, которая привела к тому, что эти скрытые напряженные отношения, существовавшие уже давно, разгорелись в сепаратистский пожар.

К сожалению для России, ее действия оказали влияние и на украинцев за пределами Крыма и юго-востока. Посеяв страх, разжигая сепаратизм и катализируя гражданскую войну в Украине, Россия создала там то, чего больше всего боялась: сильно антироссийскую и прозападную украинскую национальную идентичность.

Основы этой идентичности существовали уже давно, особенно в отдаленных западных областях Украины, которые имели длительную историю существования в составе Австро-Венгерской империи и относительно недолгий опыт в составе Советского Союза. Но до 2014 года в Крыму и на юго-востоке преобладала более дружественная России идентичность, которая служила противовесом антироссийским взглядам, преобладавшим на западе.

Сегодня, за пределами Крыма и Донбасса, Украина мало похожа на ту Украину, которая существовала с 1991 года до момента захвата Крыма. Знаки и символы уникальной украинской национальной идентичности присутствуют повсюду. Эта идентичность в значительной степени прозападная, с явным антироссийским оттенком. Это подтверждают также опросы: если в 2010 году только 28% украинцев поддерживали членство своей страны в НАТО, то в 2018 году — 67%. Отчасти эти цифры отражают тот факт, что жители Крыма, Донецка и Луганска больше не учитываются в опросах такого рода, но поддержка западной интеграции сильнее и на остальной территории Украины.

И, отрезав от Украины регионы, наиболее скептически относящиеся к западной траектории развития страны, Россия устранила естественный внутренний тормоз для стремления Украины к интеграции с Европой.

Украина и раньше поворачивалась в сторону Запада, последний раз это произошло во время «оранжевой революции» в 2005 году. Но к 2010 году украинцам надоели междоусобицы и отсутствие прогресса в работе их прозападного правительства, и они проголосовали за дружественного России Владимира Януковича.

Захват Россией Крыма и разжигание сепаратизма на Донбассе устранили возможность еще одного такого добровольного поворота на Восток, удалив из украинского электората наиболее дружественных России избирателей и катализировав формирование резко антироссийской национальной идентичности в остальной части Украины.

Еще одним последствием вмешательства России в дела Украины является ужесточение воли Запада и особенно Америки в отношении оказания военной помощи Украине и Грузии — еще одному государству, подвергшемуся недавнему российскому военному вмешательству.

Изменения в политике в отношении Украины и Грузии в период с 2008 года по сегодняшний день поразительны. До войны между Россией и Грузией 2008 года военная помощь США этим государствам была сосредоточена на развитии их потенциала для отправки войск в Ирак и Афганистан и тщательно избегала предоставления любой помощи, которую Россия могла бы расценить как провокационную.

Например, когда я был начальником Управления США по оборонному сотрудничеству в Грузии в 2006-2008 годах, нам было категорически запрещено оказывать какую-либо помощь грузинским бронетанковым, артиллерийским или ударным вертолетным войскам. Причина этого запрета заключалась в том, что эти силы не были нужны грузинскому контингенту в Ираке, а оказание помощи этим силам считалось слишком провокационным для России. Этот запрет был настолько всеобъемлющим, что нам даже запретили оказывать помощь грузинской армии в разработке учебных программ для этих сил.

Чтобы не провоцировать Россию, союзники Америки по НАТО были еще более сдержанными.

С 2014 года США предоставили обеим странам противотанковые ракеты Javelin и рассматривают возможность предоставления другого высокотехнологичного оружия. Франция согласилась продать Грузии зенитные ракеты. США и их союзники по НАТО провели учебные миссии в Украине и Грузии, чтобы помочь обеим странам отразить вторжение России. Любое из этих событий было просто немыслимо до 2014 года. Все они делают Россию немного менее безопасной, увеличивая военный потенциал государств вдоль ее границ и повышая заинтересованность НАТО в их безопасности.

Страны Балтии — еще один регион, где настойчивое стремление России к «идеальной» безопасности делает ее менее безопасной. Вступление Литвы, Латвии и Эстонии в НАТО в 2004 году не изменило военный баланс между Россией и Альянсом: совокупная численность вооруженных сил стран Балтии составляет чуть более 40 000 человек, что составляет всего 2,8% от общей численности вооруженных сил России, составляющей 1,45 миллиона человек. При этом у балтийских вооруженных сил нет брони, артиллерии и авиации — всего того, чем Россия располагает в огромных количествах. До тех пор, пока страны Балтии не станут базой для войск других членов НАТО, Россия могла позволить себе быть спокойной за их членство в Альянсе.

К сожалению, действия России привели именно к тому результату, которого она стремилась избежать. 

Хотя НАТО можно критиковать за непонимание глубокого психологического воздействия, которое оказало на Россию включение в ее состав трех бывших советских республик, Альянс посылал осторожные сигналы, что не намерен размещать войска на территории своих новых членов. Действительно, в первые годы после присоединения стран Балтии НАТО была сосредоточена на Афганистане и других миссиях «за пределами региона». Альянс не слишком волновала потенциальная угроза для своих членов со стороны России.

Неофициальной мантрой НАТО в этот период было «прочь с места или вон из бизнеса» (знаменитая сентенция сенатора Ричарда Лугара — прим. iskova.news). Идея этого лозунга заключалась в том, что, поскольку собственный задний двор НАТО был зоной стабильности, лишенной каких-либо серьезных военных угроз, НАТО необходимо научиться действовать в таких местах, как Афганистан, чтобы оставаться актуальным военным альянсом и вносить вклад в глобальную безопасность.

Все изменилось в 2014 году. Вмешательство России в дела Украины заставило НАТО обратить внимание на критический недостаток в безопасности своих балтийских членов. Планировщики Альянса, которые раньше не рассматривали всерьез идею российского военного вмешательства, теперь занялись этим.

Ответом НАТО на эту проблему стало принятие на саммите 2016 года политики, которую Альянс называет «расширенным передовым присутствием» (англ. Enhanced Forward Presence — EFP). Это повлекло за собой развертывание четырех многонациональных боевых групп в Польше, Литве, Латвии и Эстонии. Боевые группы возглавляют Канада, Германия, Великобритания и США, в их состав входят силы этих стран и 14 других государств-членов НАТО.

До 2014 года Россия противостояла лишь сравнительно небольшим силам трех балтийских государств, расположенных через ее западную границу; теперь она противостоит силам большинства стран-членов НАТО. Хотя 4000 военнослужащих НАТО, развернутых в Польше и странах Балтии в рамках EFP, недостаточно для того, чтобы представлять прямую военную угрозу для России, Москва теперь вынуждена считаться с тем, что любая война в странах Балтии может привлечь остальные страны НАТО.

Хотя статья 5 НАТО всегда предусматривала возможность того, что война в странах Балтии втянет других членов НАТО, это не было гарантировано. Статья 5 только предусматривает, что каждый член НАТО будет рассматривать нападение на одного союзника как нападение на всех — она не диктует, как каждый союзник ответит на это нападение. Вместо этого в ней говорится, что каждый из них предпримет «такие действия, которые сочтет необходимыми, включая применение вооруженной силы». Развертывание EFP НАТО, предпринятое в ответ на вмешательство России в Украине и сабельные нападения на союзников по НАТО, делает гораздо более вероятным, что по крайней мере 22 члена НАТО сочтут необходимым вступить в войну с Россией в случае войны со странами Балтии.

Заключение. Почему лучшее — враг хорошего

Привязанность России к военному потенциалу как валюте международных отношений, ее рефлексивное недоверие к намерениям других государств и настойчивое требование предоставить ей привилегии великой державы XIX века вполне соответствуют прогнозам реалистического мировоззрения Джона Миршаймера. Миршаймер также не удивился бы тому, что стремление России к «идеальной» безопасности сделало ее менее безопасной — это именно тот тип трагедии, который подразумевается в названии его книги. В этом смысле обращение к Миршаймеру в качестве руководства для поведения России дает пользу.

Но этот взгляд упускает тот факт, что у государств есть выбор, и государства, которые делают выбор, отличный от российского, часто оказываются богаче и безопаснее.

Да, на этом пути есть риск. Сосед, которому сегодня доверяют как другу или союзнику, может превратиться во врага и угрозу. Но такие трансформации случаются редко и не происходят в одночасье. Благодаря взаимодействию государства могут получать информацию о намерениях и возможностях других государств, поэтому любое превращение из друга в противника, скорее всего, будет сопровождаться определенным предупреждением.

Далее, последствия такой трансформации не столь катастрофичны, как утверждает реализм. «Гоббсовская анархия», которая служит теоретической основой для многих реалистических идей, является пережитком прошлого. Хотя войны все еще слишком распространены в международной системе, государства, которые проигрывают войны, больше не сталкиваются с угрозой уничтожения.

Учитывая эти факты, государства могут и обычно делают выбор в пользу достаточно хорошей безопасности, а не идеальной. Это позволяет им направить больше ресурсов на социально-экономическое развитие, в котором так нуждается Россия.

Вместо этого стремление России к идеальной безопасности привело к тому, что в 2019 году она оказалась относительно менее защищенной, чем даже в 1990-е годы, когда, согласно риторике Путина, она «стояла на коленях» и находилась во власти Запада.

Но в 1990-е годы Запад не был заинтересован в противостоянии с Россией. Вместо этого западные государства попеременно игнорировали ее и помогали ей. Европа пыталась справиться с Балканскими войнами и пыталась привлечь Россию в качестве партнера. США демобилизовались из холодной войны и сосредоточились на расходовании «мирных дивидендов», которые они рассчитывали получить — американская армия сократила свое присутствие в Европе с 300 000 до примерно 30 000 человек, а оборонный бюджет США сократился с 426 миллиардов долларов в 1988 году до 296 миллиардов долларов в 1998 году.

Во многом благодаря тому, что Россия настаивает на том, чтобы с ней обращались как с великой державой, и ее гиперподозрительному взгляду на намерения других государств, все эти тенденции были обращены вспять.

Вмешательство Москвы в дела Украины, ее бряцание саблей перед членами НАТО и ее постоянные попытки дестабилизировать предполагаемых противников по всей Европе и Северной Америке привели к эффекту, противоположному тому, на который она, вероятно, рассчитывала.

Теперь Россия столкнулась с возрожденной и более сплоченной НАТО, которая разместила свои войска в пределах 100 миль от Санкт-Петербурга и проявляет гораздо больший интерес к безопасности соседей России, Грузии и Украины. Американский президент (Трамп), который вступил в должность в надежде «поладить» с Россией, теперь вывел США из договора о ядерных силах средней дальности (INF) и пообещал «опередить и перехитрить» Россию, если дело дойдет до гонки ядерных вооружений.

Попытки России дестабилизировать Балканы подтолкнули Черногорию и Северную Македонию к вступлению в НАТО, причем последняя неожиданно оказалась способной пойти на компромисс по вопросу о своем названии — вопросу, из-за которого она до этого не вступала в НАТО более десяти лет. Черногория теперь является членом НАТО, а Северная Македония находится на заключительном этапе переговоров о вступлении в НАТО.

Все эти события ухудшили безопасность России, и всех их можно было избежать. Все они стали результатом того, что Россия реагировала на потенциальные или теоретические угрозы так, как будто они были реальными угрозами, и тем самым вызвала материализацию реальных угроз.

Истинная трагедия российской великодержавной политики заключается в том, что такой исход был предопределен не структурой международной системы, а выбором, который сделала сама Россия. Этот выбор превратил теоретические угрозы в реальные, сделав Россию менее защищенной. 

08/03/2019

Автор: Роберт Э. Гамильтон — полковник (в отставке), доктор философии, адъюнкт-профессор евразийских исследований в Военном колледже армии США и научный сотрудник по Черному морю в Институте внешнеполитических исследований.

Источник: Foreign Policy Research Institute

Last Updated on 21.09.2022 by iskova