История Киева. Киев ботанический. Как благодаря киевским князьям и их садовникам-монахам садоводство продвинулось далеко на север — до Москвы и Новгорода.

ПАРКИ

Английский сад

Появившийся во второй половине XVIII века пейзажный парк нового типа, в котором, как обычно говорили в старину, предпочтение отдавалось природе (естественным ландшафтам), а не искусству садовника.

Считается, что первый ландшафтный парк в Восточной Украине устроил в 1767 г. в с. Вишенки на р. Десне и в с. Ташань будущий киевский генерал-губернатор (1775-1796) граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский.

Чисто английских парков с их лужайками, озерами и уединенными рощами в Киеве не было.

В первой половине ХІХ века киевляне считали, что их «городской сад устроен во вкусе старонемецком».

Очевидно, оттого что киевские садовники чаще всего были родом из Германии и имели слабость к сложным садово-парковым нагромождениям с оранжереями, огородными грядками, плантациями аптечных трав, с «превосходными старыми ветвистыми деревьями, густыми аллеями, террасами и проч.».

К тому же в Царском саду, как и в Дрездене, с давних времен существовала Долина роз, что также навеивало некие «старонемецкие» ассоциации.

Вероятно, ближе всего к английскому типу садов был парк в усадьбе Лукашевича (парк «Кинь-грусть»). Недаром приезжие петербуржцы сравнивали его с чисто английским Павловским парком.

В соответствии с предписаниями теоретиков садово-паркового искусства, здесь не было ни безлюдной природы, ни унылой пустынности.

Чтобы добиться приятной «оживленности» пейзажей, Лукашевичи переселили в Кинь-грусть несколько семейств крепостных, которые работали на фермах, огородах, полях и теплицах, выпасали на живописных лужайках скот и заготовляли сено.

В больших каменных оранжереях выращивалось множество экзотических растений.

«О фруктах, — отмечалось в одной из книг этого времени, — и говорить нечего, — такое их [было здесь] множество, начиная с ананаса, этого царя плодов, и до брусниковой смородины».

Посетители, писала Л. Ярцова, видевшая сад Лукашевича в 1840 гг., «долго любовались прудом, находившимся близ дома в тени развесистых деревьев; по зеркальной поверхности этого пруда плавали величественные, белые как снег лебеди. Потом осматривали прекрасно рас-положенный сад с его отлично отделанными широкими дорожками, обсаженными бесчисленным множеством цветов всякого рода, с беседками, мостиками и другими сельскими затеями».

В газетной хронике и воспоминаниях о гуляниях в Кинь-грусти упоминается и гора, с которой открывался чудесный вид на Киев. В книге Л. Ярцовой эта киевская достопримечательность описывалась так:

«Недалеко от дома [Лукашевича] возвышается так называемая Княжья гора, крутая и как бы обточенная со всех сторон; на ней проведена дорожка винтом, от подошвы горы до верху, где выстроена беседка, совершенно открытая, с прекрасною статуей Амура посредине.

Оттуда-то открывается перед вами на расстоянии 10 верст весь Киев, как какое-нибудь фантастическое явление, носящееся над землею в туманных облаках, с ярко блестящими златыми главами многочисленных церквей». «Расска-зывают, — добавляет писательница, — что киевские князья нарочно приезжали сюда любоваться издали на свою столицу и оттого называли гору Княжею».

Достопримечательностью сада были также старинные дубы, «под тенью которых, — как утверждало предание, сообщаемое Л. Ярцовой, — Великая Екатерина кушала чай во время великолеп-ного праздника, который кн. Потемкин Таврический давал в честь своей госу-дарыни на этой прелестной даче».

Дубы действительно были древние, но царица никак не могла пировать под их тенью, поскольку приехала в Киев в конце января, а выехала в апреле, до появления листьев на дубах.

Впрочем, во второй половине апреля в Киеве бывает так тепло, что упомянутый пикник кн. Потемкина мог происходить на открытом воздухе, за столами, поставленными у знаменитых дубов, видевших на своем веку не только заезжую царицу, которой, кстати, Киев очень не нравился, но и великих князей киевских, и, возможно, самого Владимира Святославовича, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Такими историческими воспоминаниями киевский английский парк действительно мог гордиться. (См. также Парк «Кинь-грусть»).

Парк  Кинь-Грусть 

Наши дни 

(Справочная информация)

(Источник: Материал из Википедии — свободной энциклопедии)

Прекрасным живописным парком «Кинь-грусти» восхищались не только киевляне, но и столичные гости, хорошо знавшие роскошные парки Павловска и Царского Села.

В 1844 г. инспектор Петербургского учебного округа П. П. Максимович писал в 1844 году редактору «Современника» Плетневу, что Лукашевич «первый умыл, одел и причесал киевскую природу, и из нее то вышло, что царскосельские и павловские сады перед нею блекнут, уступая ей в роскоши растительности и живописности местоположения».

«Кинь-грусть» была открытым парком. В летние и особенно в теплые осенние дни к нему устремлялись вереницы экипажей. «Это одно из таких мест, — писала газета «Киевские губернские ведомости», — где в продолжение летнего времени можно встретить толпы гуляющих не только высшего, но и среднего сословия. Вид на Киев из тамошней беседки очарователен»…

В конце XIX века парк перешел из дворянских рук в руки крупного киевского предпринимателя, вышедшего из старинной казацкой семьи (киевский вариант «вишневого сада») и стал собственностью знаменитого книгоиздателя Стефана Васильевича Кульженко (1836-1904).

Новый хозяин, как и прежний, проявлял большую любовь к украинской культуре и потому, судя по сохранившимся фотографиям, ценил и оберегал специфические черты доставшегося ему сада. Однако при нем общественные гуляния прекратились, да и поддерживался сад уже не так старательно, как прежде.

Прекрасное описание умирающего старого парка оставил в своих воспоминаниях К. Паустовский, любивший в юности проводить здесь летние дни с книжкой в руках:

«За две-три папиросы сторож впускал меня в этот парк — совершенно пустынный и заросший бурьяном. Пруды затянуло ряской. На деревьях орали галки. Гнилые скамейки шатались, когда я на них садился.

В парке я встречал только старого художника. Он сидел под большим полотняным зонтиком и писал этоды. Художник уже издали так сердито поглядывал на меня, что я ни разу не решился к нему подойти.

Я забирался в самую глушь, где стоял заброшенный дом, садился на ступеньки террасы и читал»…

Купеческий сад

После разделения старого Царского сада в 1860 гг. на одной из частей, отошедшей городу, дума устроила платное увеселительное заведение Шато-де-Флер, а открытый для публики нагорный Городской парк стал местом общих гуляний.

На его содержание денег не отпускалось, сад постепенно дичал.

После почти двадцати-летнего запустения часть Городского парка была приведена в порядок правлением арендовавшего его с 1882 года Киевского купеческого собрания.

Купечество в какой-то мере возобновило былую славу киевских садов.

Получилось так, что противоположные части бывшего Царского сада в 1880 гг. оказались во владении царской семьи (Дворцовый участок) и Киевского купеческого собрания.

Естественно, двор не придавал этому факту какого-то особого значения, но в умах людей «третьего сословия» оно не могло не приобрести некоторого символического значения и не породить честолюбивых мыслей. Купцы не жалели средств, чтобы «не ударить в грязь лицом» и «соответствовать» своим августейшим «соперникам».

Их часть сада содержалась прекрасно и, может быть, как-то уж слишком хорошо, настолько старательно, что не привыкшая к такому усердию киевская публика находила в этом нечто неестественное.

К великой досаде толстосумов, она отдавала предпочтение вольным красотам оставшейся во владении думы соседней, совершенно запущенной части нагорного парка, унаследовавшей название Царского сада.

«Садов и парков в Киеве много, но самые характерные, на мой взгляд, это — Купеческий сад и так называемый Царский (в данном случае — Городской сад.— А. М.). Они стоят рядом; и тот и другой высятся над Днепром.

Но первый из них вылощен, вычищен, убран цветами; чистенькие дорожки в желтом песке вьются среди зелени, статуи богов и богинь, как завороженные, застыли в неподвижности; белые скамьи, эстрада для симфонического оркестра, — все это говорит о культуре, о городе и его жизни…

А второй сад, Царский — стихиен, его деревья растут дико, кусты переплетены друг с другом, все запущено. Здесь нет и следа симметрии… С одной стороны он окаймлен обрывами, а с другой — Днепром.

Но в этой стихийности, в этой самобытности гораздо больше поэзии естественной красоты, чем в «Купеческом».

Купцы явно перестарались.

И все же их рвение к культуре дало некоторые результаты.

Здесь возникло не лишенное некоторой художественной выразительности, но в общем неуклюжее и тяжеловесное по формам здание купеческого собрания (ныне филармония), появился импозантный вокзал-павильон «в русском стиле», смотровая беседка на краю обрыва, откуда открывался, как писал С. Богуславский, «один из самых волшебных видов Киева на Подол, на Днепр и Заднепровье», и эстрадная площадка, на которой по вечерам играл симфонический оркестр. Временами им лирижировали известные киевские и иностранные музыканты Сафонов, Шнеефогт, Палицын, Эмиль Купер, Коутс и другие.

К. Паустовский вспоминал:

«Я часто бывал на этих концертах. Оркестр играл в деревянной белой раковине, а слушатели сидели под открытым небом.

Большие клумбы с левкоями и табаком пахли в сумерках сильно и сладко. Перед каждым концертом их поливали.

Оркестранты были освещены яркими лампами. Слушатели сидели в темноте.

Смутно блестели платья женщин, шелестели деревья, иногда над головой мерцали зарницы. Но особенно я любил пасмурные сырые вечера, когда в саду почти не было посетителей. Тогда мне казалось, что оркестр играет для меня одного и для молоденькои женщины с опущенными полями шляпы. Я встречал эту женщину почти на всех концертах».

Летний театр с весны и до глубокой осени арендовала великолепная украин-ская труппа Н. Садовского, оркестром которой руководил одно время великий хормейстер А. Кошиц.

Этот кусочек украинской жизни в Купеческом саду описан в мемуарах А. Дейча.

«В деревянном театре,— вспоминал он, — в стенах которого были такие широкие щели, что предприимчивые мальчишки могли без билета смотреть представление, играла украинская труппа Садовского.

Здешние зрители сильно отличались от посетителей симфонических концертов. Встречались широкополые соломенные шляпы, украинские национальные костюмы, звучала украинская речь. Рядом с крестьянами, которые приходили в город на зароботки, здесь можно было встретить украинских интеллигентов — адвокатов, врачей, учителей, — русских ценителей национального искусства, студентов и гимназистов, которым, между прочим, начальство запрещало посещать «малороссов» […]

Я привык бывать в помпезном Соловцовском театре, любоваться блеском его огней и голубым бархатом обивки.

Но в бедном деревянном театре с длинными простыми лавками, на которых сидели зрители, с наспех написаными странствующими актерами декорациями была особенная прелесть.
Это понимали настоящие ценители театрального искусства, даже те, которые и в прессе, и устно уговаривали Заньковецкую, Садовского и их соратников играть на русской сцене. Но легкие лавры их не привлекали».

Купеческий сад был излюбленным местом гуляний зажиточных киевлян.

«Здесь, —писал А. Дейч, — при свете дуговых ламп, которые беспрерывно шипели, можно было увидеть киевских модниц в самых элегантных платьях и как с иголочки одетых мужчин. Столики ресторанов на открытом воздухе всегда были заняты, а в антрактах симфонического концерта с верхней беседки гремела бравурная музыка военных маршей, которые исполнял духовой оркестр».

Здешние посетители не желали смешиваться с посторонними, чуждыми им людьми. Они презирали вечно пьяную, шумную и скандальную публику «Шато» и «Эрмитажа» на Трухановом острове.

Вход в парк был платным, но это не останавливало его посетителей, которые ценили любой знак «избранности» и чтили в своих гуляниях некоторые черточки «элитарности» и «аристократичности».

Купеческий сад, очевидно, можно назвать первым в истории города парком «среднего сословия», местом культурного досуга образованной буржуазии.

«Каждый правоверный киевлянин, — иронизировал по этому поводу Ч. Ящевский, — считает своим долгом бывать здесь, если не ежедневно, то, во всяком случае, по несколько раз в неделю».

Со временем число лиц с образованием и достатком возросло настолько, что Купеческий сад уже с трудом справлялся с ролью любимого места их сборищ. Тот же Ящевский жаловался:

«Из недостатков Купеческого сада следует прежде всего отметить незначительность его размеров. По вечерам, особенно в праздничные дни, здесь бывает такая давка, что не только слушать музыку или любоваться видами, но и гулять можно только с большим трудом и большими предосторожностями».

Это писалось в 1913 г. Нужно было какое-то время, чтобы найти иное место для культурных досугов обеспеченных людей. Но грянули известные события, и Купеческий сад остался первым и последним местом сборищ киевского «третьего сословия».

Долина Роз

Долина роз — часть Царского сада, где теперь размещены южные три- буны и футбольное поле стадиона «Динамо».

Северо-восточную часть долины занимало большое озеро. Царский дворец на вершине горы, шпалеры роз на склонах и вдоль дорожек долины, озеро с лебедями составляли в XVIII единую ландшафтно-парковую композицию.

Особую популярность Долина роз приобрела в эпоху романтизма. Она была любимым местом прогулок горожан и наряду с примыкавшими к ней Аллеей влюбленных и столетней аллеей тополей, слыла достопримечательностью старого Киева «досевастопольских времен». Ее сравнивали со знаменитой Долиной роз в Дрездене.

Садовники начала XIX века создавали здесь живописные композиции как дань ориенталистским увлечениям своего времени. Тогда много писали и говорили о прекрасных долинах Шираза в Персии, покрытых роскошными садами, об оазисах роз среди суровых пустынь Азии — последних прибежищах сказочной красоты среди серой прозы действительности. Вид киевской Долины роз запечатлен на одной из старых гравюр.

Прекрасный уголок «нижнего парка» (низинной части Царского сада) был вырублен в 1861 г. с согласия городской думы садовником Карлом Христиани, создавшим на этом месте прогулочное поле с цветочными клумбами (мавританско-го стиля) знаменитого впоследствии городского платного парка Шато-де-Флер.

Окончательному истреблению эта часть парка подверглась в начале 1930 гг., когда здесь началось строительство большого спортивного комплекса со стадионом «Динамо». Официальная пресса объявила его очередным «достижением эпохи».

Парк «Владимирская горка»

Во второй половине XI века единственный в Киеве бесплатный общественный парк и любимое место гуляний горожан.

В книге дендролога О. Л. Липы «Сады и парки Украины» (1961) значится, что он был «основан в 1830— 1840 гг.», хотя и не совсем ясно, откуда ботаник почерпнул эти сведения. Очевидно, речь идет о первых проектах его устройства 1831 и 1841 гг., опубликованных в наше время в книге М. А. Рыбакова.

Достоверно известно лишь то, что в эти годы уже велись работы по укреплению склонов Михайловской горы, по реконструкции Александровского спуска и по планировке Набережного шоссе. Военные инженеры запланировали на склонах горы три террасы. Верхняя (на уровне Михайловского монастыря) представляла собой огромную площадь («Верхняя площадка»), спуск с нее вел на среднюю террасу, а на нижней проходила реконструированная старая дорога с Крещатика на Подол.

Тогда же, в середине 1840 гг., возникла идея соорудить на выступе средней террасы памятник св. Владимиру. В цитируемом М. Рыбаковым письме начальника Х округа путей сообщения генерал-майора Четверикова к генерал-губернатору Бибикову высказывается мысль, что со временем место у проектируемого памятника может стать одним из лучших городских парков:

«При таковой отделке средней площадки, по устроению на ней памятника и разведению сада, она, как по достопамятности окрестной местности, так и по необыкновенности по красоте вида на Подол, Печерск и окрестности Днепра, сделается одним из самых приятнейших гуляний для городской публики».

Судя по сообщениям «Киевских губернских ведомостей» 1850 гт. и запискам современников, у памятника князю Владимиру имелся небольшой парк, разбитый, по мнению О. Липы, «в регулярном стиле с террасами, прямыми аллеями и дорожками».

Казалось бы, план генерала Четверикова удался вполне, но, увы, ни ему самому, ни Бибикову не суждено было видеть плоды своих трудов. Обустройство нового видового парка, который киевляне конца XIX века считали «лучшим парком мира», затянулось на целых полвека. Причиной этому стал шумный скандал, сопровождавший сооружение памятника равноапостольному князю.

В 1842 г. генерал-губернатор Бибиков обратился к министру императорского двора кн. П. Волконскому с официальным письмом об одобренной царем (очевидно, в устной беседе) идее создания памятника на кручах Михайловской горы и просил провести в Академии художеств конкурс проектов.

Когда киевляне увидели одобренный проект П. Клодта, по городу поползли слухи, что имперские власти собираются воздвигнуть на киевских горах нового богомерзкого идола, прикрывая свои намерения именем святого идолоборца.

Князь Владимир, говорили в городе, сокрушил языческих кумиров, а петербуржцы желают возвести новые.

Дело в том, что в старину в память святых ставили не памятники, а храмы.

В Петербурге и в Москве народ успел смириться с европейским обыкновением возводить монументы великим людям, в Киеве к этому еще не привыкли.

Единственный на то время памятник в честь Магдебургских прав Подола, называвшийся также и памятником св. Владимиру (на нем было два посвящения) представлял собой тосканскую колонну с часовней в ее основании. Памятник без церкви или вне церкви не укладывался в умы киевлян того времени.

На этой почве и возник ропот против проекта П. Клодта.

Естественно, имперские власти не реагировали, но дело приняло совсем иной оборот, когда к партии защитников православной старины присоединился такой непререкаемый авторитет, как киевский митрополит Филарет Амфитеатров, за которым стояли и профессора духовной академии, и иерархи митрополии, и всеми чтимые лаврские подвижники.

В своем письме к царю владыка утверждал, что затея генерал-губернатора Бибикова противоречит древним установлениям церкви.

«Православною церковью нашей, — писал он 18 августа 1845 г., — с самых древних времен доселе не принято возводить таковые памятники святым вне храмов Божьих, без сомненья, по весьма важным причинам. Посему и нет в Уставе церковном чиноположения на заложение и освящение оных.

По духу веры православной и по древнему благочестивому обычаю в память святых сооружаются храмы, посвящаемые их имени, в которых верующие испрашивают их ходатайства перед Богом. Так, блаженной памяти императрицею Елизаветою Петровной сооружен в Киеве храм св. апостола Андрея Первозванного на том месте, где им водружен был крест. Во имя св. великой княгини Ольги недавно освящен мною каменного здания храм […] Св. равноапостольному кн. Владимиру доселе нет в Киеве приличного храма. Построенная же давно во имя его деревянная церковь клонится к разрушению».

Письмо заканчивается просьбой отказаться от сооружения монумента и «повелеть соорудить в Киеве соборный храм во имя св. Владимира как монумент, достойный равноапостольного просветителя России православною верою». В этом письме прочитывается скрытый, но недвусмысленный намек, что если проект Клодта осуществится, киевские иерархи и сам владыка вынуждены будут отказаться от его освящения, поскольку «нет в Уставе церковном чиноположения на заложение и освящение» «памятников святым вне храмов».

Как пишет биограф митрополита архимандрит Сергий Василевский, «Филарет остался непоколебимо верным своему слову — не освящал памятника ни при его закладке, ни по постановке его на месте».

Парадоксально, но факт — церковь не благословила монумент на честь равноапостольного просвятителя Руси, и правительство, затратив огромные деньги (64 тыс. руб.) на скульптуру и укрепление Михайловской горы, вынуждено было пойти на унизительную уловку, приурочив открытие памятника ко дню торжеств по поводу освящения Цепного моста через Днепр (28 сентября 1853 года по старому стилю). Митрополит совершил крестный ход из Лавры к реке, а его благословение сооружения английского инженера Чарльза де Виньоля как бы распространилось «заодно» и на отвергнутый церковью памятник Клодта.

Неслыханный скандал вокруг Владимирской горки имел печальные последствия для судьбы разбитого там парка.

Долгое время пресса вообще не вспоминала о его существовании, власти повернулись к нему спиной, работы по его благоустройству прекратились. Впрочем, во время Крымской войны и долгое время после нее другие места общественных гуляний за неимением нужных средств тоже поддерживались из рук вон плохо.

И. Нечуй-Левицкий в романе «Тучи» описывает гуляния у памятника св. Владимиру в начале 1860 гт. Он восхищается величественной панорамой, но о красоте самого парка у него нет ни слова.

Однажды городская дума решила заняться судьбой Владимирской горки. Была создана специальная комиссия, и вскоре она объявила, что «выработала проект, по которому полагает устроить на означенном месте общественный сад, в коем население чувствует настоятельную потребность вследствие того, что бывший городской сад в настоящее время не доступен публике во всех главных частях своих. В предполагаемом к устройству саду около памятника св. Владимиру комиссия признала необходимым исключить всякую продажу питий и трактирные увеселительные заведения вроде Шато-де-Флер».

Декларация думы о благоустройстве Владимирской горки совпала во времени с введением новых мер по уходу за городскими зелеными насаждениями.

«Поддержание и возобновление их теми способами, которые употреблялись с 1860 годов, — писала газ. «Киевлянин» в 1876 г., — было бы совершенно бесполезно. Сделать посадку деревьев весною или осенью, расчистить два раза в год дорожки нанятыми арестантами — не ведет ни к чему, потому что каждая посадка требует ухода со стороны знающих лиц».

Такими знатоками своего дела дума считала членов организованного в 1873 г. предводителем киевского дворянства П. Селецким Киевского общества садоводства. Она заключила с ними договор на 1200 руб. в год на устройство и уход за зелеными насаждениями. Городские сады и скверы стали выглядеть получше, но до цветущего вида было еще далеко.

«Долгое время, — вспоминал садовод А. Осипов, — сады и места, предназначенные под скверы, находились в полном пренебрежении. В садах паслись стада коров и свиней, на траве лежали и спали толпы богомольцев и всякого бездомного люда; уцелевшие кустарники служили клоачными местами и заражали воздух своими миазмами».

Не ценили горожане и красот Владимирской горки. Как ни обсаживали садоводы ее дорожки и края склонов кустами сирени, желтой смородины, бирючины и шелковицы, каждый год живые изгороди безжалостно ломались толпами киевлян, собиравшихся на горе, чтобы поглядеть на крестный ход и церемонию водосвятия у Святого места в день св. Владимира 15 июля (по ст. ст.)…

При всей своей популярности парк на Владимирской горке долгое время оста-вался беднейшим в городе. Н. Таранов-ский уделяет ему в своем путеводителе 1883 года всего несколько строк: «Около памятника, а также на площадке самой верхней террасы устроены дорожки, вымощенные кирпичом и обсаженные деревьями, ведущие к беседке».

Кроме этих дорожек беседки да нескольких клумб, здесь ничего не было.

Посетителей привлекали сюда только чудные виды. Тот же Н. Тарановский отмечал, что «с террас и беседки открывается весьма живописный вид на Заднепровье, Подол и текущий у подножья Александровской горы Днепр; все это привлекает к памятнику Владимира массу гуляющей публики».

Переломным в истории парка стал 1888 год, когда все дела зеленого хозяйства города взяла в свои руки Садовая комиссия, созданная при думе по инициативе ученого садовода А. Осипова, гласных А. Яценко, проф. Е. И. Афанасьева, Л. И. Бродского и Мозгового.

Председателем комиссии стал член управы, известный городской архитектор В. Н. Николаев. Обладая огромным опытом строителя, он с первых же дней поставил дело так умело, что в скором времени бесплатные скверы и сады перестали числиться среди убыточных статей городского бюджета и начали приносить некоторые скромные доходы. За 15 лет (с 1888 по 1893 гг.) город возвратил все вложенные в них средства (322988 руб.) и сверх того получил 23335 руб. чистой прибыли.

Это объясняется тем, что несмотря на принятое в 1872 г. думой постановление об «исключении всякой продажи питий и трактирных увеселительных заведе-ний» в общественных местах отдыха, некоторая прибыльная торговля все же производилась. Там отдавался в аренду чайный павильон, там будка с зельтер-ской водой, там торговали фруктами, цветами, сеном, там сдавалась внаем пахотная земля, разводились для продажи саженцы аллейных и фруктовых деревьев. Словом, везде была своя маленькая торговля, отовсюду шли в городскую кассу доходы.

Наиболее затратной была для города Владимирская горка, но она же давала ему и приличный доход. В 1888—1893 гг. горка дала 2621 руб. Из них панорама «Голгофа» — 1500 руб., чайный павильон — 750 руб., тир — 250 руб., будка с зельтерской водой — 121 руб.

Естественно, это не шло ни в какое сравнение с деньгами, получаемыми от аренды коммерческого парка Шато-де-Флер (от одного его ресторана поступало 5 тыс. руб.) или с доходами от Купеческого сада (10 тыс. руб.), но тем не менее Садовая комиссия успешно демонстрировала свое умение извлекать деньги из любого клочка вверенной ей земли, не лишая горожан права на бесплатный и вполне комфортный отдых.

К тому же архитектор Николаев устроил первый в Киеве «склад ненужных материалов», куда свозился кирпич со всех разбираемых городских строений, оконные рамы, двери, доски, бревна и даже старое кровельное железо, годное еще к употреблению. Раньше все это добро или выбрасывалось, или спускалось за бесценок подрядчикам. Теперь оно шло на строительство домов для сторожей парков и скверов, теплиц и парников, конюшен, оград и сторожек.

Садовая комиссия умудрялась делать все прибыльно, дешево, часто «хозяйст-венным способом», не привлекая со стороны наемных работников. И, пожалуй, самым впечатляющим ее достижением в области рационального хозяйствования явилась производившаяся в 1898 г. подсыпка склонов Михайловской горы у памятника св. Владимиру землей, вывозимой с усадьбы проф. Меринга во время ее перепланировки.

Благодаря выгодной сделке Садовой комиссии с Домостроительным обществом, «несколько тысяч пудов земли [были] привезены на весьма льготных условиях» и употреблены для создания новых площадок и террас.

Обустройство парка на Владимирской горке в общих чертах завершилось лишь в 1902 году, т. е. более чем через полстолетия после его начала. Как писал тогдашний председатель Садовой комиссии С. Ромишовский, новый парк быи устроен необычно для Киева — «по типу швейцарских гор».

«Здесь, — писал он, — много шоссированных дорожек, кирпичных тротуаров и спусков, соеди-няющих между собою площадки и террасы; группы декоративных кустарников и деревьев разбросаны по откосам; кое-где устроены цветники».

Многие десятилетия парк пользовал-ся особой любовью киевлян, и еще в 1960 годах его ежедневно навещали тысячи горожан. Гулянья 1920 годов прекрасно описаны в романе В. Пидмогильного «Город»…

В 1888 г. садовод А. Осипов предложил думе иллюминировать электриче-скими лампочками крест на памятнике ки. Владимиру (см. Иллюминация), и Владимирская горка стала самым эффектным моментом в ночной панораме города, раскрывавшейся со стороны Днепра. Потрясающее впечатление от сияющего среди ночной мглы символа крестных мук и вечной благодати Спасителя описано во многих воспоминаниях киевлян в прозе и стихах тех лет.

В 1892—1895 гг. на Верхней площадке горки действовали так называемые «Детские игры», привлекающие сюда ежедневно сотни детей (в хорошую погоду приходило до 1000 мальчиков и девочек).

В настоящее время Владимирская горка если и не пустует, то количество ее посетителей не идет ни в какое сравнение с теми толпами отдыхающих горожан, которые прогуливались здесь в старину.

Причина упадка здешних гуляний объясняется не появлением многих новых парков, как это можно теперь услышать, но прежде всего исчерпанностью романтического чувства природы, которым были так щедро наделены наши предки.

Иные репортерские заметки в «Киевских губернских ведомостях», «Киевлянине», «Киевском телеграфе», «Заре» звучат теперь почти как стихи. И далеко не всякий теперешний киевлянин, попадись они ему в руки, поймет, о чем, собственно, идет в них речь.

О культуре созерцания и поэзии уединенной прогулки наедине с самим собою или с близким человеком, хорошим собеседником современный «среднестатистический» киевлянин знает лишь понасльшке.

Попав случайно в этот прекрасный сад, восторгавший его предков, он просто не знает, «что здесь делать».

Оттого и пустует ныне Владимирская горка.

Парк «Тиволи»

Один из трех платных парков, существовавших в 1870 г. в Киеве (Шато-де-Флер, гулянья в Заведении искусственных минеральных вод за теперешней филармонией и «Тиволи»).

Он располагался в старинной усадьбе на углу Крещатика и Институтской улицы.

Судя по письму проф. И. Скворцова к одесскому архиепископу Иннокентию Борисову, вначале 1840 гг. этот обширный участок с садом принадлежал Платону Лукашевичу, и администрация Института благородных девиц предполагала перекинуть через Институтскую улицу каменный мост-переход, чтобы воспитанницы могли в свободное от занятий время погулять в этом месте и подышать свежим воздухом.

Сохранилась также старинная гравюра с изображением садовых дорожек, гуляющих господ и «романтического вида», открывающегося отсюда на Старый город.

Федор Эрнст, описывая в 1927 г. пропавшую впоследствии панораму Киева, написанную художником Гроте с крыши Института благородных девиц в 1850 году, останавливается и на особняке Лукашевича, называя его «прекрасным старосветским домиком с четырех-колонным портиком». За ним, напротив института, — «огромный сад с глубокими оврагами, густыми деревьями, искусственными террасами и тропинками».

«Это, — пишет Эрнст, — так называемый Меринговский сад, который когда-то занимал большую часть земли между Крещатиком, Лютеранскою, Банковой и Институтской улицами».

К сожалению, историк забыл сказать, что в 1850 году усадьбы Меринга еще не существовало, сам профессор купил центральную ее часть (так называемый парк Бенцова) лишь в 1860 гг., а до того эта земля принадлежала известному киевскому врачу-поэту Евстафию Рудыковскому (1784—1851), и до Институтской улицы его имение никогда не простиралось. (См. Усадьба Meринга).

Изображенный Гроте напротив института сад принадлежал не Мерингу, а Лукашевичу. У него была своя судьба.

В 1870 гт. им владели купец Я. Скловский и «потомственная гражданка» Г. Попова. Парк был переоборудован по образцу увеселительного парка петербургского предпринимателя И. И. Излера в Новой Деревне (теперь в черте города). Оба парка названы в честь их знаменитого парижского прототипа — парка «Тиволи» финансиста Бутена, искусно сочетавшего элементы регулярного и пейзажного сада, пейзажный парк с парком для городских гуляний. (Этот тип парка оказался наиболее удобным для народных гуляний и после Французской революции распространился по всей Европе).

В киевском «Тиволи» действовал театр на открытом воздухе, давались концерты. Плата за вход составляла около 40 коп.

Кстати сказать, «Тиволи» — распространенное в ХІХ веке название увеселительного парка. В юмористических журналах так обычно именовались злачные места и заведения сомнительного свойства.

Пушкинский парк

Пушкинский парк (или Парк им. Пушкина, с 2023 г. — Парк имени Ивана Багряного) — первый в Киеве общественный парк, созданный для уединенных прогулок и поездок вдали от города.

Инициатор проекта, председатель Садовой комиссии при думе С. В. Ромишовский рассказывал о своем замысле так:

«Я имел честь неоднократно в течение многих лет обращать внимание думы на один из существенных недостатков нашего города, состоявший в том, что Киев, славящийся своими садами и скверами, совершенно лишен парка для прогулок в экипажах, езды верхом, на велосипедах, автомобилях, а равно для небогатых классов населения города, желающих в праздничное время со своими семьями подышать свежим воздухом и отдохнуть на лоне природы.

Местами подобных прогулок служили до сих пор Цепной мост и Брест-Литовское шоссе, Труханов остров, [парк] «Венеция» и т. п. Первая дорога, несмотря на то, что она принадлежит к числу самых живописных во всей России, неудобна для экипажного сообщения вследствие крутизны подъема; что же касается более бедных классов, то расходы на пароходное сообщение, особенно многосемейным, часто недоступно. Вблизи Киева есть, правда, прекрасное место для прогулок и катаний — Кадетская роща, но она собственность военного учебного заведения и совершенно закрыта для публики».

Автор проекта предлагал отвести под парк огромные (и частично заселенные) угодья в 58 десятин за Шулявкой, напротив Политехнического института, на которых в 1897 г. решено было разместить новый жилой район.

Дума долго уклонялась от рассмотрения проекта Ромишовского, но в 1899 г. неожиданно сдалась, находя, что создание такого парка в Киеве будет вполне уместно, если он будет носить имя поэта А. С. Н ушкина, чей столетний юбилей отмечался тогда по всей России. Эту мысль подкинул гласным все тот же Ромишовский, напомнив им, что великий лирик любил уединенные прогулки вер-хом. Ко всеобщему удивлению, гласные проголосовали за прежде отвергнутый проект почти единогласно, а Министерство внутренних дел без промедления утвердило изменения в плане города.

Разумеется, гласными руководили не лирические мотивы. В чем-чем, а в этом заподозрить киевскую думу было совершенно невозможно. Скорее всего, ими двигало желание заложить основу для будущего аристократического пригорода Киева, подобного Царскому Селу под Петербургом. Об этом довольно прозрачно намекает и сам Ромишовский в цитировавшейся уже книге «Общественные сады Киева»:

«По глубокому убеждению [Садовой] комиссии, Пушкинский парк должен сыграть крупную роль в истории застройки Киева. Парк должен явиться естественной границей городского поселения с северо-западной стороны. Так как теперь местность, прилегающая к парку, еще не застроена, то при желании Городского управления продавать землю в новых кварталах лишь участками больших размеров здесь станут селиться более состоятельные люди. Пример других больших городов показывает, что при подобных условиях вблизи парков возникает аристократическая часть города, лучшие пригородные виллы и дома-особняки».

Распланированная известным киевским городским садовником И. Жуковским зеленая зона внешне не имела ничего общего с пушкинским Царскосельским садом. Здесь не было романтических пейзажей с роскошными дворцами и суровыми руинами, античными скульптурами и домиками в китайском или го-тическом стиле. Времена задумчивых мечтателей канули в Лету. Новое поколение увлекалось автомобилями и велосипедами, футболом и боксом, уединение с томиком стихов среди «первобытных пейзажей» его не прельщало.

Главное место в композиции парка занимали две дороги, соединявшие ворота на обоих концах зеленой зоны. По ним можно было въезжать в парк на экипаже или автомобиле со стороны Житомир-ской дороги или с Брест-Литовского шоссе. Параллельно с ними шли прогулочные дорожки для пешеходов.

По всей территории были разбросаны уединенные площадки для спортивных занятий и детских игр. И планировался буфет, кондитерская, павильоны, беседки для отдыха, фонтаны. Единственным украшением в старом романтическом вкусе должен был послужить глубокий и длинный овраг, через который предполагалось перекинуть мост, а на дне устроить тенистый пруд с лебедями.

Парк решили засадить из собственного питомника на сто тысяч саженцев, заблаговременно разбитого на его территории в 1900 г., но дожидаться, пока деревца подрастут, не стали.

Праздник древонасаждения состоялся в день встреч царскосельских лицеистов — 19 октября 1902 года. Посадочный материал (в основном березки, ели, лиственницы, дубки и липки) пожертвовали для города садоводства Кристера и Вассера. Заранее выкопали в нужных местах ямки и на трамваях привезли тысячи учеников из киевских гимназий и училищ.

Каждый ребенок, работавший под руководством учителей и садовников, получал «право снабдить посаженное дерево соответственной надписью и ухаживать за ним». Администрация соседнего Политехнического института угостила детей бутербродами, пирогами, яблоками, чаем и квасом.

Архитектор Е. Д. Барановский отмечал одну особенность в первоначальном зеленом убранстве сада:

«Пушкинский парк,- писал он в 1940 г., — существенно отличается от других парков Киева способом рассадки деревьев. Каждая порода растет на отдельной площадке и не смешивается с другими породами. Здесь применена такая посадка деревьев, при которой обычно лишь сибирская ель может оказаться рядом с лиственницей, а иногда и дуб с липой. При таком размещении можно легко наблюдать характерные особенности каждой породы деревьев. Очевидно, это было сделано специально для учеников».

Во время гражданской войны Пушкинский парк, как и Кадетская роща, подвергся опустошительным порубкам.

И как знать, не случались ли среди его разорителей те самые реалисты и гимназисты, которые на заре века любовно сажали здесь ели и березки?!

В первые годы новой власти никто уже не вспоминал о старом постановлении думы о неприкосновенности городских парков и скверов.

Часть парка отошла под застройку. Если в 1902 г. здесь насчитывалось 63 га (58 десятин), то в наше время от былого богатства осталось менее трети (около 20 га).

Существующий ныне парк мало напоминает большую зеленую зону С. Ромишовского и И. Жуковского. Ему не суждено было стать соперником своего царскосельского прообраза.

Аллейные деревья

Аллейные деревья — липы, каш-таны, клены, вязы и другие декоративные многолетние растения, используемые для озеленения улиц, бульваров, скверов.

До конца XI века озеленением улиц всерьез никто не занимался. Зеленые посадки были лишь на тротуарах перед общественными учреждениями, на центральных улицах и у богатых домов.

1 редложение обсадить все улицы города деревьями по единому плану было выдвинуто в 1888 г. ученым садоводом А. Осиповым. По поданному им в думу проекту предполагалось посадить 24 тысячи деревьев на общую сумму 31 тыс. руб. серебром, при этом все расходы на озеленение должны были взять на себя сами домовладельцы.

Предложение садовода встретило со-противление со стороны хозяев магазинов, которые считали, что ветки деревьев закроют витрины и тем самым нанесут вред их торговле. Проект пролежал в думе без всякого движения два года, пока прибывший из Сибири новый генерал-губернатор А. П. Игнатьев не обратил внимания, что на многих улицах Киева вообще нет деревьев, а другие обсажены лишь местами, кое-как и без всякого плана.

Только после его официального распоряжения об озеленении дума вынула из-под сукна проект Осипова и приступила к его реализации.

По принятому ею в 1896 г. «Постановлению о древесных насаждениях» каждая улица должна была озеленяться определенными породами деревьев.

• Крещатик, Александровскую и Большую Васильковскую улицы предполагалось засадить штамбовыми вязами шаровидной формы,
• улицы Липок — липами,
• Старый город и Безаковскую улицу — каштанами,
• улицы Лыбедского участка — кленами,
• ближе к реке — акациями и вербами.
• Лукьяновка отходила под засадку вязами,
• Плоский участок — под татарский клен.

Срок для засадки улиц деревьями был определен в пределах трех-четырех лет.

Но дело продвигалось очень медленно, и по свидетельствам современников, из плана Осипова так ничего и не вышло.

«По обочинам мостовой, — писал в 1904 г. С. Богуславский, — деревья растут только на немногих улицах, да и то беспорядочно, без всякой системы». Это, конечно, преувеличение, деревьев посадили немало, но в целом план Осипова не осуществился.

Идея повсеместного озеленения Киева по единому плану начала осуществляться лишь перед Второй мировой войной, она нашла свое практическое завершение в «зеленом строительстве» послевоенных лет (в 1950-1960 гг.)… 

Скверы

Небольшие зеленые зоны для отдыха стали появляться в Киеве во второй половине XIX века.

В ряде случаев особой разницы между сквером и парком не существует, и даже ученый садовод А. Осипов называл Университетский парк сквером, а Александровский — то парком, то сквером.

Очевидно, парками следовало тогда называть обширные зоны рекреации с увеселительными заведениями, а скверы обходились без них и были поменьше.

В старину скверы возникали сами собою. Это были засаженные деревьями обрезки земли, образовавшиеся при планировке улиц или слегка обустроенные пустыри, о которых никто особенно не заботился, потому что в городе было множество больших частных и общественных усадьб с садами.

Так возник, например, Александровский сквер, отделявший теперешний Музейный переулок от Александровской улицы (теперь — Мих. Грушевского). Часть его занял в конце XIX века городской музей. До того обнесенный перилами сквер граничил с «Банковским садом».

Еще в начале 1880 гг. центральная пресса по инерции превозносила Киев как город-курорт, утопающий в зелени парков и садов.

Автор статьи «1000-летие Киева» в популярной «Всемирной иллюстрации» (1882.— 25 сент.) советовал читателям ехать на отдых не на Кавказ и не в Крым, а в «святой город на Днепре»: «В Киеве от растительности в жаркую пору года достаточно тени в садах и для летнего пребывания выбрать святой город — дело недурное. Плодов там вдоволь и прекрасный воздух».

Однако многие читатели журнала уже тогда догадывались, что миф о Киеве-курорте безнадежно устарел. В 1860 годах застройка стала уплотняться, а в 1870—1880 годах многие старые усадьбы с садами исчезли, и на их месте по-явились корпуса многоквартирных домов.

Жить в городе в летнее время стало трудно. На улицах почти не было деревьев, водопроводной воды хватало лишь на обитателей центра, квартиранты больших доходных домов были обречены на зимнее и летнее заключение в стенах своих квартир.

Особенно сильно напугала киевлян засуха 1874 г. Город задыхался от жары и от смрада выгребных ям. В добавок ко всему, часто учинялся сильный ветер, поднимавший в воздух тонны пыли, отчего на улице среди дня становилось темно, как ночью. На город надвигалась тень экологической катастрофы.

«Канализации, — писал С. Ярон, — не было, а пользовались первобытным способом вывозки нечистот; скверов тоже не было, дышалось летом тяжело, пыль столбами стояла, и бедной детворе негде было погулять».

В этих условиях проблема парков и скверов приобрела особую актуальность, хотя, надо сказать, первый общественный сквер появился не в силу большой необходимости, а скорее по капризу императрицы Марии Александровны, облюбовавшей возобновленный Царский дворец для осенних визитов в Киев, но при этом невзлюбившей старую Плац-парадную площадь перед дворцом.

По ее желанию на месте бывшей центральной площади в 1874 году был разбит большой сквер, и разбит (по проекту ученого садовода А. Недельского) так удачно, что спустя некоторое время он был признан безукоризненным с точки зрения садово-паркового искусства. Основу его составляли роскошные декоративные группы айланта, гледичии и каштанов.

Вскоре очередь дошла и до обширной Университетской площади, которую уместнее было бы назвать университетским пустырем.

В старом Киеве это было совершенно особое место. Днем здесь прогуливались студенты, маршировали солдаты, саперы производили свои пробные взрывы. Ночью на нее выходили ночные художники. И площадь была такая огромная (от университета до левой стороны теперешней Пушкинской улицы), что в 1862 г., желая запугать студентов-поляков, явно готовившихся к восстанию, генерал-губернатор Анненков устраивал на ней учения двух драгунских полков. Старожилы XIХ века вспоминали, что в 1816 году царь Александр Павлович принимал здесь парад киевских войск, что позже делал и его августейший брат Николай.

Но и этой, очевидно, самой большой в истории города площади пришел конец. Изыскивая деньги на строительство здания думы на Крещатике, городское правление решило продать значительную ее часть под частную застройку, а на оставшейся территории разбить сквер…

Сквер спланировал искусный киевский садовник Карл Христиани, и к концу столетия бывший пустырь превратился в самый изящный, хоть и самый маленький парк Киева. Особенно хороша его центральная площадка с памятником, радиус которой находится в какой-то удивительно точной пропорции с высотой окружающих ее старых тополей…

Менее удачно сложилась судьба других скверов того времени. Пустовавшие со времен Крымской войны на Михайловском проезде три большие площадки, образовавшиеся после сноса «с большим запасом» жилых кварталов для строительства новых Присутственных мест, распланировали и засадили, можно сказать, кое-как, и до сих пор эти скучноватые скверы ждут своего Карла Христиани.

Впечатление едва прикрытого зеленью пустыря до сих пор производит и сквер на бывшей Александровской площади у Гостиного двора на Подоле, хотя работы по его планировке и обустройству за-кончились еще в 1914 году. Очевидно, какие-то важные секреты паркового искусства старые киевские садовники унесли с собой навсегда. А они умели творить чудеса буквально из ничего — из обычного набора нескольких декоративных деревьев и кустарников и дюжины сортов садовых цветов.

Восторженное описание типичного сквера с модными в свое время мавританскими цветочными газонами оставил нам в одном из своих рассказов великий лирик Иван Нечуй-Левицкий:

«Через всю широкую площадь протянулся продолговатый сквер, обсажен-ный вокруг акациями и георгинами и пестрыми и прекрасными узорами из цветов и разноцветных трав. По одну сторону сквера под постройками среди зелени деревьев будто полыхал цветник, сплошь заваленный огромными, с кулак, цинниями разных цветов. На другой стороне площади будто смеялись между зелеными деревьями роскошные кусты мальв, густо покрытые цветами, а среди них — маки, желтые гвоздики, пе-туньи. Там и сям вокруг белели кусты жасмина. Дветы, травы и снова цветы сплошным ковром. Будто их кто-то насыпал, набросал охапками. Вся площадь пахла жасмином. Было видно, что здесь живут влюбленные в цветы люди».

Сказано это было о привокзальной площади в Белой Церкви, но такие же, если не лучше, богатые и роскошные скверы были и в Киеве. Жаль только, что их никто не описал так живо и красочно, как Иван Нечуй-Левицкий.

Кроме упомянутых выше, к 1890-м годам появились неплохие скверы:

• на Лукьяновке,
• у Скорбящей церкви на Львовской площади,
• на Бульварно-Кудрявской улице,
• на Андреевской горе
• и на Мало-Владимирской (теперь Олеся Гончара).

Современники первых киевских скверов совершенно не понимали разницы между ними и пустырями. Многим горожанам казалось странным, что здесь нельзя делать все, что вздумается.

«При устройстве скверов, — жаловался идейный вождь старых киевских паркостро-ителей А. Осипов, — комиссии пришлось встретиться с ужасным и исторически установившимся враждебным отношением нашей средней и низшей публики к общественным древесным насаждениям. Эта невоспитанность населения заставила усилить надзор, останавливать уничтожавших растительность и, наконец, просить содействия полиции, которая привлекала к ответственности виновных.

Несмотря на все эти меры, большинство публики до сего времени смотрит на сторожа, охраняющего растительность, как на врага, нарушающего интересы публики. Достаточно указать, что для охранения цветущих на скверах роз сторож спит в сквере и при этих условиях люди умудряются воровать цветы […] Особенно много краж совершается перед Троицыным днем».

Эти жалобы садовода помогают понять странные правила, установленные думой для посетителей киевских скверов.

В сырую погоду они закрывались, чтобы публика не портила размокших дорожек. В обычные дни скверы были доступны всего лишь до 9 часов вечера (позже время продлили). Естественно, запрещалось «ходить по траве, ломать деревья и растения, водить в сад собак, портить дорожки, заборы и скамейки, лазить через заборы и на деревья и производить нечистоты». Кроме этого, запрещалось «проходить через сад партиями: рабочим, богомольцам и нижним чинам». Не допускались «торговцы с ручным товаром и нищие».

Под эти, можно сказать, осадные правила подпадали, в частности, и домохозяйки, которые ходили через Байковщину за продуктами на Бессарабку.

Гулять в Университетском сквере с кошелками запрещалось, и они делали большой крюк, обходя его…

Днем скверы мало чем отличались друг от друга, но по вечерам одна публика посещала одни из них, а другая предпочитала иные. В скверы на Львовской и Александровской площадях, а также у Золотых ворот солидные люди по вечерам не заходили, считая гуляния в них неприличными. Здесь собиралась «демократическая публика», лузгавшая «семушки», и барышни легкого поведения.

Палисадники

Палисадники представляли собой маленькие частные скверики или садики на узеньких приусадебных полосках земли.

Мощение киевских улиц длилось в XIX веке около полстолетия и требовало от города больших затрат. Сначала широкие периферийные улицы покрывались камнем только с краев, а на немощеных полосах посредине высаживались деревья.

Так появились никому не нужные и ныне уже не существующие бульвары на Большой Васильковской, Большой Жандармской, Пироговской и других улицах. В иных случаях до минимума сужалась сама проезжая часть, а на образовавшихся широких зазорах между домами и тротуарами устраивались палисадники.

Такой нехитрый прием позволял думе сэкономить некоторые средства и вместо одного широкого замостить два узких проезда.

Приступить к их устройству позволялось лишь после того, как две трети домовладельцев той или иной стороны улицы подавали в думу заявление о готовности принять на себя все расходы по их благоустройству. Земля, отходящая под палисадники, в частное владение не передавалась, и город мог в любой момент принять решение об их сносе. Ограда для палисадников должна была быть «легкая, решетчатая» и «иметь приличный вид».

Постановление об устройстве палисадников было принято думой весной 1875 г., а в 1876 г. объявился и первый коллектив частников, готовый собрать нужные деньги на обзаведение персональными сквериками. Это были домовладельцы Тимофеевской улицы (теперь это ул. Козелецкая). От устроенных здесь тогда садиков ныне не осталось и следа. Сохранились лишь высокие земляные выступы, нависающие над тротуарами. Без клумб, кустарников и скамеек они выглядят теперь как-то нелепо, и многие киевляне не понимают, откуда они взялись и почему занимают так много места на улице с узкими тротуарами.

Более привлекательно выглядели до недавнего времени старинные палисадники на Золотоворотской улице, сохранявшие следы былых посадок и ограждений. Почти в прежнем виде поддерживаются в наши дни приусадебные скверики на Пироговской, Нестеровской (теперь И. Франко) и нижней части прежней Шулявской (переименована поначалу в Льва Толстого, затем с 2023 г. — ул. Гетмана Павла Скоропадского) улицах. Согласно списку, опубликованному архитектором И. П. Николаевым в «Сборнике обязательных постановлений для г. Киева», в 1913 г. в городе было 86 улиц с палисадниками.

Из этого перечня видно также, что в некоторых случаях частные скверики покрывали лишь часть улицы. Так, на Большой Владимирской палисадники начинались от угла Караваевской (старые названия: Шулявская, Толстовская, Л. Толстого), а на Пушкинской — от Фундуклеевской до Бибиковского бульвара.

САДОВОДСТВА

Самое энаменитое старинное киевское садоводство было основано митрополитом Петром Могилой в Голосееве в 1631 г.

Чисто декоративные участки сада (парк) сочетались здесь с виноградниками и плантациями фруктовых деревьев на террасированных склонах.

Здесь же была заложена и первая шелковичная плантация. Как пишет А. Лыпа, фрагменты этого древнего киевского садоводства «в виде могучих 400—500-летних дубов-великанов, многовековых лип, руин прежних монастырских зданий и древних искусственных террас сохранились и поныне».

В те времена славились также сады и виноградники Межигорского монастыря.

Подробное описание устройства садов Печерской лавры составил Петр Алепский.

К началу ХХ ст. этот монастырь считался первым садоводческим хозяйством Киева и всей Киевской губернии.

Он имел огромные сады в Самбурках, Большой и Малой Ореховатке, Китаевской и Голосеевской пустынях, Коноплянке и других местах.

Здесь разводились раз-личные сорта яблонь и груш (среди последних преобладала лимонка).

Большая часть заготовляемых плодов потреблялась самой монастырской братией.

Лаврские иноки занимались садоводством с XI в. Тогда обитель не была богата, и их искусство кормило всю братию. Своими познаниями они были обязаны монахам-грекам, привезшим из старой Византии секреты ухода за культурными растениями.

Общепризнано, что Лавра подарила Украине, а через нее и России, первые культурные сорта:

• яблони,
• груши,
• вишни,
• сливы,
• смородины,
• малины,
• крыжовника,
• абрикоса,
• грецкого ореха.

Монахи выращивали в Киеве и виноградную лозу.

Одно время Печерский монастырь был единственным садоводческим центром на Руси.

Ботаники считают, что первый на Руси промышленный сад принадлежал Печерскому монастырю, и упоминается он впервые в «Повести временных лет» под 1051 г.

Впоследствии монахи стали разводить византийские сады при домах князей и бояр.

Из летописи известно, например, что одна из таких живописных усадеб с большим садом на Выдубичах принадлежала вел. кн. Всеволоду. Она была уничтожена половцами в 1090 г.

В начале XII в. особую популярность среди горожан получили вишневые сады.

Загородные усадьбы с такими садами назывались рай-городами, или просто раями.

Теперешнее озеро Райдужное (у Русановских садов) обязано своим названием бывшей здесь некогда усадьбе кн. Юрия Долгорукого.

Возможно, отсюда и были вывезены на Клязьму саженцы той вишни, которая впоследствии прославилась как владимирская. (Кстати, в наше время на Русановских садах вишни не плодоносят).

Первое упоминание о киевских виноградниках появляется в Никоновой летописи под 1151 г.

Очевидно, к этому времени период ученичества киевских садоводов завершился, и они начали преумножать свои знания и навыки, ставя перед собой необычные для их византийских учителей задачи.

Благодаря киевским князьям и их садовникам-монахам садоводство продвинулось далеко на север — до Москвы и Новгорода.

Традиции древней школы сохранялись в Лавре вплоть до начала XIХ века.

В то время садами Лавры занимался соборный старец Ефрем. Его садовые познания были записаны известным писателем-масоном, бывшим секретарем гетмана Разумовского и директором департамента юстиции при министре Трощинском Иваном Романовичем Мартосом.

Выйдя в отставку, он поселился в Лавре в роли «светского монаха» и стал ревностным учеником отца Ефрема.

Составленные им под диктовку монастырского садовника записки назывались — «Общеполезное садоводство древним упражением блаженных иноков».

Митрополит Евгений Болховитинов велел переписать эту «Книгу-садовник от Мартоса» (такое наименование получила она в быту) и раздать ее всем садовникам Лавры.

К сожалению, она так и не была издана.

Своими садоводами славился и Выдубицкий монастырь.

Ботаник С. И. Ивченко предполагает, что первыми на Руси стали разводить грецкие орехи монахи Выдубицкого и Межигорского монастырей, находившихся поблизости от большого торгового пути «из варяг в греки».

«Еще и теперь, — пишет он, — здесь можно встретить немало деревьев, большая часть которых по всем признакам, как говорят садоводы, возобновилась порослью от старых пней отживших свой век ореховых деревьев. Интерес-но, что для многих из них характерно большое разнообразие плодов-орехов, различающихся по размерам, форме, толщине скорлупы, выполненности съе-добного ядра.

Такое разнообразие плодов грецких орехов можно наблюдать разве что на Кавказе, где он культивируется несколько тысячелетий, или на древней его родине, в горах южной Киргизии, где громадные ореховые лесосады занимают около 50 тысяч гектаров».

Иначе говоря, в Киеве, и в частности в Выдубицком монастыре, можно видеть остатки былых плантаций ореховых деревьев разнообразных сортов.

Считается, что в XVI веке в этом же монастыре появились первые киевские шелковицы, распространившиеся впоследствии по всей Украине. Одна из них растет на территории старого монастырского сада и поныне.

В начале ХХ века здесь показывали также какой-то необычайно «огромный экземпляр кизила». «Возраст последнего, — писал Н. Кичунов в 1906 г., — определить очень трудно, но несомненно, этот исполинский экземпляр насчитывает за собою не одно столетие».

(На Зверинце, Куреневке и Лукьяновке до сих пор встречаются роскошные кизиловые деревья, которым можно дать лет 100—150). Садоводством в Выдубицком монастыре заведовал в то время игумен отец Евлогий, обучавший искусству ухода за растениями своих монахов и жителей Зверинца.

Польские садоводы и огородники, трудившиеся в имении католических епископов на Приорке, познакомили киевлян с новинками европейского садоводства и огородничества XVII века. Два столетия спустя здесь все еще показывали посаженные ими старые фруктовые и аллейные деревья.

При Петре I был заложен Государев сад (с виноградными и тутовыми плантациями) на Липках и плантация шелковой мануфактуры на Клове.

(Несколько 250-летних шелковиц были варварски вырублены при расширении Октябрьской больницы в 1970 годах. Два дерева петровских времен сохранились тогда близ главного входа больницы, но и они не избежали общей участи при восстановлении старой больничной церкви. Маловыразительную постройку возродили, а действительно бесценные памятники киевского садоводства безжалостно истребили).

В XVIII веке на Куреневке распространилось казацкое садоводство, успешно конкурировавшее с монастырскими садами и болгарскими огородами Борщаговки.

Оно впервые обеспечило город достаточным количеством фруктов, что послужило толчком к развитию производства знаменитого киевского варенья.

Подъему куреневского садоводства немало способствовали также немецкие ученые садоводы, появившиеся в городе в 1840—1850 годах и познакомившие киевлян с новыми агрономическими достижениями Европы.

В 1850 г. на Приорке обосновался В. Г. Кристер. Он купил здесь старый сад и заложил новый, где выращивал огромное количество сортов яблонь и груш. В изданном им в 1860 г. каталоге плодовых деревьев значилось 155 сортов яблонь и 158 — груш, 30 сортов слив и 24 сорта черешни. В каталоге 1869 года было объявлено уже 250 сортов груш.

При сыне В. Г. Кристера его садоводство стало самым большим в Киевской губернии и занимало в самом городе и за его пределами около 128 десятин земли. Оно ежегодно продавало 50 тысяч фруктовых деревьев и 100 тысяч — декоративных.

На сельскохозяйственных выставках, устраивавшихся с 1850 годов в Контрактовом доме, неизменным внимани-ем горожан пользовались фрукты, цветы и овощи садоводства Карла Христи-ани на Лыбеди, цветы из заведений Вассера в Царском саду, К. Страусса на Кловском спуске, К. Майера на Сырце и Крюгера на Фундуклеевской улице.

Кстати, Карл Майер явился творцом клубничной революции, случившейся в Киеве в конце XIX века. Он обогатил сады города новыми продуктивными сортами и тем самым способствовал выдвижению Киева в число главных экспортеров клубники.

Кроме перечисленных крупных садовых заведений, существовало также множество мелких хозяйств, поставлявших на рынок основную массу плодово-ягодной продукции. Довольно полное представление о них дает «Статистическое описание Киевской губернии» Журавского.

«Более всего разводят и лучше удаются, — писал он о киевских садах 1840 гг., — разные сорта груш; яблок — гораздо менее, и на них чаще бывает не-урожай.

Вишни шпанские, черные и розовые в малом количестве, но очень много сорта, называемого «Водянка», требуемого на варенья; простые вишни, т. е. от диких черенков без прививок, тоже разводятся в большом количестве по чрезвычайному обилию их урожаев и большому потреблению простым народом и на варенья.

Сливы — обыкновенно белые и черные высшего сорта заведены в немногих садах. Бергамоты — посредственные; рейнглоты вызревают хорошо. Но те и другие разводятся в очень небольшом количестве.

Еще менее встречается персиков и абрикосов; последние достигают зрелости, но первые употребляются зелеными на варенья […]

Вообще о фруктовых деревьях можно сказать, что сорта их ныне невысо-кие, хотя в давнее время Киев славился ими […] Ягоды дают едва ли не более выгод, чем фрукты, по большему употреблению их на варенья.

Лет 20 назад (т. е. в начале 1830 гт. — А. М.) особенно выгодно было разведение шпанской белой клубники, недавно тогда перенесенной; впоследствии с раз-множением этой ягоды по садам она стала дешевле, но и теперь первая клубника продается по 2 руб. 50 коп. асс. за фунт; в обильные урожаи — дешевле.

Зеленый крупный крыжовник, тре-буемый на варенья, дает постоянный доход; ведро его продается до 50 коп. сер., так что один большой куст может принести по рублю серебром и более дохода; красивый спелый крыжовник гораздо дешевле — до 15 коп. сер. за ведро.

Шпанская черная сморолина — в одной почти цене с зеленым крупным кры-жовником; красная смородина по обилию урожаев дешевле, — от 20 до 30 коп. сер. за ведро. Малина — тоже двух сор-тов: шпанская с белою лозою и простая с темною; эта ягода продается на пуды, от одного до двух руб. сер. за пуд».

Так писал о садах 1840 годов большой знаток этой сферы киевской жизни Дмитрий Петрович Журавский, бывший к тому же, подобно П. Кулишу, пропагандистом особого хуторянского образа жизни.

Здесь, очевидно, уместно сказать, что садоводства сыграли заметную роль и в культурной жизни города.

В романтические времена в самых живописных уголках усадьб ученых садоводов устраивались вокзалы или чайные домики, открытые для всех желающих полюбоваться роскошными клумбами, невиданными сортами роз, георгин, полакомиться редкими фруктами, выпить домашнего лимонада или вина и купить для дома какое-нибудь экзотическое растение.

Возвращающиеся с гуляний в Байковой роще нередко заглядывали в садо-водство Христиани на Лыбеди, а те, кто навещал Кинь-грусть, заезжали к Кристеру на Приорку. Эти хозяйства исполняли роль пригородных кафе, вошедших в большую моду в эпоху романтизма, когда в «культурном обществе» появилось сильное тяготение к «общению с природой», загородным прогулкам и пикникам.

В «Списке сведений по Киевской губернии» статистика В. Мозгового (1887) перечислено 19 самых крупных промышленных садов Киева. Среди них:

• три сада Густава Вассера (подле парка «Шато-де-Флер», на Козловке под Царским садом и за «перешейком» на отрогах Кловского яра),
• Карла Страусса на Кловском спуске,
• В. Кристера на Приорке,
• К. Христиани (по Жилянской, 103),
• писателя Ф. Ясногурского (Львовская ул., 36),
• Г. Диковского (Диописьевский переулок, 15),
• В. Ф. Кригера, арендовавшего в то время участок у кн. Репнина по Прорезной ул., 21,
• проф. Ф. Меринга (Крещатик, 9),
• генерала Савицкого (Университетский спуск, 4).

Это были известные всему городу люди.

Старый сад при знаменитой даче Чернышовых в конце Большой Васильковской, 78 арендовала тогда мещанка М. Грабовская, а сад учителя Второй гимназии Краснокутского — статский советник Тритшель.

В первой половине ХХ века в Украине стали появляться садоводства не столько коммерческого, сколько научного характера — так называемые ботанические сады.

Первый был заложен профессором Кременецкого лицея В. Бессером в 1806 г.  

К 1833 году в его коллекции насчитывалось 12 тысяч видов растений. В 1834 г. лицей, считавшийся «рассадником польской крамолы», закрыли, а его сад выкопали и перевезли в Киев в качестве основы ботанической коллекции новоучрежденного Киевского университета. Сад менял свое место два раза, и только в 1841 г. расположился на том месте, где он благополучно произростает и в наше время.

Благодаря даровитым директорам (Р. Э. Г. Навашину и другим) его коллекция постоянно росла. В 1841 г. в нем было 1387 видов и 3368 номеров семян. Университетский ботсад охотно снабжал киевских садоводов саженцами декоративных кустарников и аллейных деревьев.

С 1845 г. здесь активно занимались возрождением старого киевского виноградарства и вывели 15 скороспелых сортов, которые начали распространяться в городских садах. (Именно эти лозы и обнаружил спустя 40 лет на запущенных склонах яров ботсада ученый-садовод А. П. Осипов).

Теперешнего любителя ботаники коллекция университетского ботсада может порадовать множеством любопытнейших экземпляров.

«Достопримечательными вековыми деревьями сада, достигшими очень крупных размеров, — пишет А. Лыпа, — является клен монпелийский (Acer monspessulanum) родом с юга Франции, тис ягодный (Taxus baccata) — древнейший реликт, изредка сохранившийся в горных лесах средней и юго-восточной Европы, Крыма и Кавказа. Древесная флора Северной Америки представлена старейшим деревом белой акации (Robinia pseudoacacia), явившимся родоначальником ряда киев-ских поколений этой породы, а также гледичией (Gleditshia triacanthos), бундуком (Gymnocladus dioica), сосной Вейсмутовой (Pinus strobus), сосной желтой (Pinus ponderosa), лжетсутой (Pseudotsuga taxifolia), черным орехом (Juniperus virginiana), павией желтой (Aesculus octandra)».

РАСТЕНИЯ

Азалии

Типичные цветы для украшения пасхального стола в богатых киевских домах XIX века. В продажу поступали из садоводств Дрездена, реже — из Бельгии.

Гиацинт

С 1830 гг. — любимое украшение киевского пасхального стола. Луковицы местные садоводства получали из бельгийского города Гента, а земля для выгонки цветов доставлялась в оранжереи из пригородных лесов. Многие киевляне выращивали гиацинты в специальных выгоночных стаканчиках на окнах или покупали уже цветущие растения в оранжереях и цветочных магазинах.

Груша

Груша князя Владимира — одна из самых древних груш старого Киева, су- шествовавшая еще во времена М. Максимовича, упомянувшего ее в начале 1840 годов в историческом обозрении Киева.

По старому городскому преданию, князь Владимир любил развлечься в пригородном княжеском селе Предславине и отдохнуть здесь под тенью дерева-исполина. (См. также Дуб Владимира).

Дуб

В XIX веке в Киеве было немало реликтовых дубов.

Известны великокняжеские дубы в парке Лукашевича (См. Английский сад), красовались они и во многих частных усадьбах, в лесах Голосеева и Китаева, в Межигорье.

Однако со временем их оставалось все меньше и меньше.

Киев не берег древних деревьев.

Дуб князя Владимира — гигантский дуб (более 4 м в поперечнике), сохранившийся в Межигорье с древних времен и бывший еще в середине XIX века одной из местных достопримечательностей, привлекавших внимание многих горожан, приезжавших каждое лето в это урочище на прогулочных пароходах.

Киевляне почитали его как одну из драгоценных исторических реликвий.

21 ноября 1853 г. в неофициальной части «Киевских губернских ведомостей» была напечатана «притча» известного в то время журналиста Н. Чернышова, где речь шла о межигорском исполине:

«Около Киева на живописном берегу Днепра растет высокий широколиственный дуб. Говорят, что его бытие считают от времен Владимира Святого. Ни время, ни бури, ни грозы не могли сокрушить векового дуба. Он гордо стоит в великолепной красе. Каждый русский останавливается перед ним с благогове-нием и, взирая на могучий рост дуба, на его почти тысячелетнее существование, вспоминает, как пред живым летописцем, свою родную историю».

Зачем понадобилось Н. Чернышову публиковать эту чисто лирическую заметку? Очевидно, над дубом нависла какая-то опасность, и он решил спасти его, напомнив киевлянам об удивительном дереве-великане и его тысячелетней истории.

Но горожане недолго любовались знаменитым дубом. По свидетельству Н. Закревского, это и другие старинные деревья «пали в 1860 году под секирою межигорских вандалов».

В наше время старинные дубы остались лишь в заповедном парке «Лысая гора». Но и здесь они никем и никак не охраняются. Реликты гибнут от ударов молний, дупла их не зацементированы, и всегда находятся психически ущербные люди, получающие удовольствие от поджога древнего дерева-гиганта. Скоро и от этих памятников, как говорят киевляне, «сигизмундовой старины» или «времен Богдана» не останется и следа. У всех на глазах гибнут одна за другой старинные ветлы в Гидропарке, оставшиеся здесь едва ли не со времен строительства Ценного моста.

Их тоже следовало бы укрепить и зацементировать.

Сегодня нам горько читать заметку Н. Чернышова. А что скажут потомки о нас, равнодушных наблюдателях гибели последних реликтов киевской дендростарины?! 

Земляная груша

(Архаич.) — старинное название картофеля, встречающееся в описаниях Киева конца XVIII века.

В XVI-XVII веке его можно было встретить во многих странах Европы, но не на крестьянских полях, а на клумбах перед дворцами. Например, перед Люстгарденом в Берлине, где его посадила в 1649 г. королева Луиза.

Цветок картофеля носил в петлице Людовик XVI, а королева Мария Антуанетта украшала им свою прическу. Жареный картофель подавали крошечными порциями вместе с другими изысканными лакомствами на дворцовых приемах.

Вполне возможно, что картофель разводили иностранные офицеры, служившие в Киеве в 1670—1680 гг., тем более, что их общество возглавлял тогда генерал Патрик Гордон, во всем следовавший светской жизни европейских дворов и поддерживавший контакты с английской и шотландской аристократией.

В XVIII веке картофель перестал играть роль декоративного растения и стал обычной полевой культурой.

Этому способствовали войны и частые неурожайные годы, заставившие европейцев отдать должное картофелю как высокопро-дуктивной культуре.

Петр I, пытаясь приучить Россию к «немецкой еде», выписал несколько мешков картофеля из Пруссии и разослал во все губернии по нескольку штук.

Киев в список царских рассылок не попал, очевидно, потому, что здесь уже были свои картофельные огороды.

Камелия

1. Пасхальный уветок в богатых домах старого Киева. Цветущие кусты доставлялись к праздникам из Южной Франции и из Дрездена.

Каштан

Декоративное («аллей-ное») дерево, вошедшее в Киеве в большую моду во второй половине XIX ве-ка.

По сохранившейся городской легенде, каштановые деревья стали разводиться в городе лишь после скандальной истории с первоначальной засадкою Бульварного шоссе (теперь бульвар Т. Шевченко) каштанами, которые царь Николай Павлович в 1842 г. велел выкопать и выбросить (см. Тополи) и которые якобы подобрали горожане.

От этих спасенных саженцев, пишет ботаник С. Ивченко, и пошли киевские каштаны.

Вполне возможно, что все это имело место в действительности, и многие киевские каштаны ведут свою родословную от жертв «царского произвола».

Но при всем том есть все основания утверждать, что каштаны служили украшением киевских усадьб и монастырей задолго до заклад-ки Бульварного шоссе и скандала 1842 г.

Эти роскошные киевские деревья упоминаются в одном из юношеских стихотворений М. Лермонтова.

Поразившие его воображение экземпляры должны были развиваться на киевской земле лет 30—40, а увлекавшиеся их разведением садовники принадлежали, следовательно, к поколению отцов и дедов поэта и жили в конце XVIII века.

Возраст упоминаемого ботаником старинного каштана на могиле К. Ушинского предметом специального изучения не был и, очевиднее всего, дерево это было посажено не во время похорон великого педагога в 1871 году, как утверждают некоторые авторы, а хотя бы на столетие раньше.

Каштан Выдубицкого монастыря был сломан бурей в середине 1970-х годов, и автор этих строк, видевший его и в лучшие времена, и сломанным, может с уверенностью сказать, что по сравнению с каштанами, высаженными в 1842 г. на центральной аллее Ботанического сада университета, он выглядел старше в два-три раза.

Такое же исполинское дерево растет подле церкви Китаевской пустыни у старинного фонтана, варварски уничтоженного при ее реставрации в начале 1990 годов. Его возраст тоже вряд ли можно было приравнять к возрасту самых старых каштанов Университетского ботсада.

Очевидно, каштаны украшали усадьбы киевских монастырей еще в XVIII веке (если не ранее того). Тогда-то они и приглянулись горожанам, а на само Бульварное шоссе могли попасть молодые деревья из питомника какого-нибудь городского садовода.

Окончательную ясность в этот вопрос вносит «История города Киева», написанная М. Берлинским в 1799—1800 г., где упоминаются «дикие» (т.е. несъедобные) каштаны, которые киевляне «разводят в садах для одной красоты их цветов».

В Институте рукописи УНБ НАНУ им. В. Вернадского сохраняется студенческая дипломная работа 1843 г. «О деревьях и кустарниках, дикорастущих в окрестностях Киева», где пишется, что это «красивое дерево высокого роста» «везде разводится под названием каштан».

Как видим, для киевлян того времени ничего нового в каштанах не было, и их появление в городе вряд ли стоит связывать со скандалом 1842 г. Скорее всего, предание повествует не о первом знакомстве киевлян с этим декоративным деревом, а о мерах по ограничению его популярности, которая, как показа-лось царю Николаю, угрожала культу его любимых пирамидальных тополей.

В 1842 г. ботанические вкусы киевлян и имперских властей разделились.

Пирамидальные тополя благодаря политике царской власти превратились в символ процветания города на основах «триединства»: «православия, самодержавия и народности», а каштан в глазах киевлян второй половины XI века стал олицетворять собой успехи конструктив-ной оппозиции абсолютизму в лице ки-евского городского самоуправления.

«Официозному», декоративно эффектному, но практически малополезному тополю городская демократия противопоставляла не менее внешне привлекательный, но в то же время еще и полезный для городских улиц своей тенью каштан.

На протяжении десятилетий количество пирамидальных тополей в городе постепенно уменьшалось, а каштаны распространялись по всем улицам и многим усадьбам.

В сознании горожан конца XIX и начала ХХ века цветущие каштаны ассоциировались с особым праздничным образом весны в Киеве. Эти деревья-новоселы со временем стали символом бессмертной красы древнего города на Днепре, символом, так много говорящим душе каждого киевлянина.

«Одни только киевляне знают, — писал в 1943 г. в эвакуации сын знаменитого историка Г. Лазаревский, — что значит цветение каштанов в Киеве, когда выстреливают розовые или белые свечи на ветвистых деревьях милой ул. Ле-нина, что раскрывается во всю свою ширь к небу, тянется по горе и снова уходит вниз; когда зацветают почти столетние деревья знаменитой каштановой аллеи чудесного Ботанического сада, в прохладе которого играло чуть ли не пять поколений киевлян и киевлянок; когда красуется-величается этим цветом самый прекрасный и самый культурный парк Первого мая!»

В наше время, в конце ХХ столетия, каштан окончательно победил своего бывшего «идеологического противника» и даже успел побывать на гербе города. Пирамидальный тополь уже не играет своей прежней доминирующей роли в силуэте киевской панорамы и почти полностью исчез со многих улиц.

Победе каштана немало способствовала и позиция Садовой комиссии городской думы, которая, хотя и с уважением отзывалась о красоте и уникальности Бибиковского бульвара и заботилась о нем, как исторической реликвии, тем не менее не отводила пирамидальным тополям ровным счетом никакого места в своих планах дальнейшего озеленения киевских улиц…

Как пишет известный в среде украинской эмиграции историк культурных растений Гаврило Гордиенко, первая каштановая аллея (из 17 деревьев) была создана архитектором Христофером Вреном в 1799 г. на берегу Темзы в парке Буши под Лондоном и вскоре здесь стал проводиться специальный праздник — праздник каштанов между 19 и 26 мая. Полюбоваться деревьями-букетами приходили сюда тысячи горожан.

Старая киевская каштановая аллея в Университетском ботаническом саду тоже заслуживает быть в центре внимания всего города в дни ее цветения, но киевляне не позаботились об учреждении подобной праздничной традиции.

Впрочем, еще не поздно вспомнить о примере лондонцев.

Ландыш

Популярный цветок киевской Пасхи. Клубни садовой формы растения сажались в отверстия наполненных землею пасхальных ваз, имевших вид пирамид или ритуальных яиц. Полученные путем выгонки стебли ландышей и сами соцветия закрывали стенки сосудов. Цветочные пирамиды и яйца ставили на видном месте посреди пасхального стола.

Пирамиды украшались также белыми и розовыми лентами и выставлялись в витринах цветочных магазинов.

Этот обычай пришел в Киев в ХІХ веке из Западной Европы, где цветы ландышей расцветают в теплицах к Пасхе.

Липа

У славян издревле почитались липовые деревья. Их сажали на видных местах для красоты, и, очевидно, именно так еще в великокняжеские времена появилась липа у западного портала Десятинной церкви, пережившая сам храм и ставшая ныне самым древним деревом Киева.

В старину декоративные сады не отделяли от экономических, а липовые рощи насаждали и для красоты, и для пользы пасечников.

Самый большой липовый сад, появившийся при Кловском дворце в середине XVIII века, уже не считался экономическим и предназначался, в основном, для прогулок и отдыха. Соседние виноградные и шелковичные плантации отделялись от него рвами.

Во время застройки этой местности частными домами старая аллея парка, ведшая ко дворцу, по инициативе генерал-губернатора Милорадовича была сохранена и обустроена в виде бульвара.

Таким образом, первый киевский бульвар оказался засаженным липами.

Приверженность киевлян к любимому дереву своих предков проявилась позже в деятельности думской Садовой комиссии, которая в своих планах выделяла под засадку липами лучшие улицы города.

В «Постановлении о древесных насаждениях вдоль улиц» 1896 г. читаем:

«Дворцовый участок, Крещатикская улица — штамбовые шаровидной формы деревья. На всех улицах — липа».

На территории Исторического музея растет Старокиевская липа. По утверждению некоторых ученых — еще с великокняжеских времен. Необычайная долговечность для такой древесной породы, как липа.

Ревень

Корень этого растения высоко ценился в медицине XVIII— ХХ веков, особенно сырье из Китая и Тибета.

Разводился в Киеве в большом количестве и составлял одну из статей городского экспорта.

Розы

Один из любимых цветов романтических времен.

Пик увлечения ими в Киеве припадает на вторую половину XIX века — эпоху расцвета киевского декоративного садоводства.

Подобно тому, как в теперешнем Киеве бывает сезон сирени, в старом городе существовал сезон роз.

Наблюдательная путешественница А. Байкина писала в 1888 г. об этом примечательном явлении старой киевской жизни так:

«Я попала туда [в Киев] в сезон роз, когда везде на улицах и в садах, в магазинах, была масса роз всевозможных колеров и величин; настоящий южный город: всюду так оживленно; публики по вечерам на улицах толпится много, у всех в руках или на груди розы! Так шло это изобилие роз к городу — розе своего рода. Несравненный Киев, прелестный, восхитительный, незабвенный!»

Сирень

Распространилась в Европе (благодаря германскому послу в Стамбуле А. Бусбергу) с 1562 года. В эпоху барокко была все еще большой редкостью.

В XVIII веке — любимое декоративное растение во всех европейских странах.

Для самого древнего сирингария Киева была отведена XVIII веке так называемая Крещатицкая гора Царского сада.

Некоторые мемуаристы пишут, что еще в начале ХІХ ст. она была почти сплошь покрыта старыми кустами сирени.

Со временем они превратились в огромные столетние деревья с толстыми стволами и множеством соцветий.

Как свидетельствовали очевидцы (в том числе и К. Паустовский), эти гигантские букеты Царского сада представляли собой незабываемое, фантастическое зрелище.

Тополь

Тополь — древнейшее декоративное дерево Европы, пришедшее из Персии в Грецию и использовавшееся там (как и в Древнем Риме) для украшения городских площадей, особенно тех, на которых происходили народные собрания.

Отсюда и латинское название растения populus — «народный».

Историки полагают, что эта традиция через греческие колонии на юге Украины перешла в Киев и другие древнерусские города, где вечевые площади тоже декорировались пирамидальными тополями, «раинами» (тополь белый, пира-мидальный, называющийся еще самаркандским, — Populus bolleana).

Тополя дают мало тени, но несмотря на это высоко ценились горожанами за свои особые декоративные свойства. Они придавали городским пейзажам некоторую торжественность и величавость.

Недаром старый украинский поэт XVI века Себастиан Кленович, писавший на латинском языке, считал Киев древней Троей и легко мог представить себе события Гомеровой «Илиады» на фоне киевских пейзажей с их многочисленными (позже разобранными) руинами церквей, великокняжеских дворцов и зелеными колоннами пирамидальных тополей.

Мистически настроенным богомольцам киевские тополя напоминали тонкие силуэты кипарисов на старых греческих иконах, и поэтому во времена Лескова в них начали находить нечто «византийское», якобы присущее Киеву как преемнику культуры Константинополя.

Пирамидальные тополя оставались характернейшей деталью киевской панорамы и в более поздние времена (в XVIII и первой половине ХХ века), восполняя на ней дефицит «композиционных вертикалей», т. е. высоких строений, отрывающих глаз от земли.

Это хорошо видно на старых рисунках и гравюрах. Скользя по воспроизводимому на них пейзажу, глаз движется легко и ритмично, то сбегая с гор в долины, то вновь поднимаясь к небу по пульсирующим вертикалям тополей.

«Увлечение киевлян пирамидальными тополями в 30—40 годах минувшего [XIX] столетия, — писал архитектор Е. Д. Барановский, — было огромно. Ими повсеместно обсаживали улицы города и заботливо ухаживали за ними, не рубя их даже для строительных нужд».

Император Николай Павлович, часто посещавший наш город по делам крепостного строительства, также отличал и любил киевские тополя. Но любил он их по-своему. В его глазах тополь был символом православных традиций Киева, знаком вечного присутствия «русского духа» на высотах Днепра. Для него тополь был не просто прекрасным деревом, но и идеологическим иероглифом, имперскою отметкою в киевском пейзаже.

Очевидно, поэтому он с таким раздражением воспринимал известия о вырубках тополевых аллей в связи с реконструкцией Старого города и Печерска, начавшейся при генерал-губернаторе Левашове. В этом он усматривал чуть ли не заигрывание местной власти с ненавистной ему «польской партией» и покушение на саму целостность империи.

Многие в Киеве были уверены, что граф Левашов лишился генерал-губерна-торской должности именно потому, что опрометчиво вырубил знаменитую тополевую аллею, росшую еще с екатерининских времен у Царского сада, и не пощадил огромных зеленых колонн на самых видных точках киевских панорам.

Тем самым он якобы разрушил обожаемый императором древний православно-византийский облик города.

Заложенное при Левашове Бульварное шоссе (теперешний бульвар Т. Шевченко) первоначально было засажено каштанами, начавшими тогда входить в большую моду. По преданию, услышав по дороге в Киев о новом «промахе» местных властей, император пришел в ярость и велел уничтожить каштановую посадку, как крамолу, а по всей линии шоссе устроить тополевый бульвар, что и было сделано якобы за одну ночь.

Это, конечно, миф, байка, но какие-то споры, конфликты в связи с озеленением внутригородской части Брест-Литовского шоссе, безусловно, были. И не только при Николае I, но и в последующие времена.

В XIX веке для посадки использовалась новая декоративная форма — так называемые итальянские (они же — укра-инские) тополя (Populus pyramidalis), вве-денные в культуру, по одной версии, в 1795 г. в парке «Софиевка» в Умани, а по другой, — привезенные из Италии сыном гетмана Разумовского графом Алексеем Кирилловичем и акклиматизированные в его великолепном ботаническом саду под Москвой в 1770—1780 гг.

Деревья приживались на бульваре почему-то плохо, в аллее часто образовывались бреши, в которые подсаживали каштаны. И делалось это так часто, что временами становилось непонятно, чем, собственно, засажен бульвар — каштанами или тополями. Так, например, в вышедшей в 1859 г. книжке «Прогулки с детьми по Киеву» Л. Ярцова называет его «каштановой аллеей», что уж никак не согласуется с нашим обычным представлением о бульваре «бибиковских времен».

Свой завершенный классический облик он приобрел, по всей вероятности, в более поздние времена. Киевляне гордились им как достопримечательностью.

«Аллея из пирамидального тополя, — писал историк киевских садов и парков А. Осипов, — на таком громадном пространстве — единственная в России, и ни один из городов не имеет такого насаждения. Аллея в Кисловодске хотя и могущественна, но по протяжению далеко небольшая. Итальянский [пирами-дальный] тополь отличает Киев от всех других южных городов, где господству-ющая порода — белая акация.

Стройные, как кипарисы, тополя представляют две стены, которые тянутся на громадное пространство, образуя замечательную перспективу, особенно если встать в высшей точке бульвара»... 

С 1869 г. бульвар стал называться Бибиковским в честь генерал-губернатора, придавшего ему современный вид в 1842 г. Его всегда содержали в образцовом порядке, поскольку считалось, что знакомство с городом для всякого приезжающего сюда по железной дороге начинается здесь и что общее впечатление от Киева во многом зависит от облика «первой его приемной» — Бибиковского бульвара.

Глядя на него, приезжие приходили в себя после дорожной суеты и настраи-вались на восторженный лад. Все, с чем они сталкивались в городе потом, после красот Бибиковского бульвара воспринималось более терпимо. Киеву многое прощалось за миг восторга при въезде в него с вокзала.

В мемуарах сохранилось несколько характерных записей по этому поводу.

И одну из них здесь, очевидно, стоит процитировать, чтобы убедиться, до какого экстаза и поэтических преувеличений мог довести иных впечатлительных путешественниц величественный вид бульвара:

«Киев эффектен до чрезвычайности, — писала в 1888 г. в журнале «Колосья» А. Байкина. — Аллеей громадных пирамидальных тополей […] едете вы в город с вокзала и с восторгом смотрите кругом себя. Изобилие грандиозных тополей (бульвар тянется через весь город на 5—6 верст), изобилие садов кругом, всюду виднеющиеся горы, по которым взбираются улицы, переносят нас на юг, в парки Кавказа и Крыма.

Самые здания скорее напоминают летние дворцы и дачи, чем обыкновенные городские дома. Благодаря массе зелени,даже заурядная архитектура производит эффектное впечатление, а на Бибиковском бульваре немало домов больших и красивых; различные колонны, выступы, разные балконы картинно вырисовываются между зеленью».

Изнутри бульвар был обсажен великолепной зеленой изгородью из бирючины.

В сознании человека XIХ века пирамидальный тополь стойко ассоциировался с Киевом, служил его эмблемой. В воспоминаниях Н. Анциферова, писавшихся уже во второй половине ХХ ст., он назван по старой памяти «деревом города Киева». (Хотя в то время в этой роли выступал уже каштан).

В ХХ веке, уже при советской власти, тополя на старом киевском бульваре вновь подверглись искоренению, и как всегда у них нашлись защитники.

«Не понимая исторического и эстетического значения бульвара Т. Шевченко, — писал в 1940 г. Е. Д. Барановский, — специалисты из треста зеленого строительства с 1935 г. начали заменять усохшие тополя другими породами.

Это очень неудачное мероприятие. Неудачными мероприятнями следует считать и засадку бульвара американскими кленами от Галицкого базара до ул. Героев Стратосферы (т. е. от площади Перемоги до Воздухофлотского шоссе.— А. М.), произведенную в 1927 — 1930 гг. Ничем не мотивировано также уничтожение ограды из легких железных прутьев, поскольку это затрудняет охрану и сохранение посевов газонных трав и цветов на обочинах аллей, которые вытаптываются».

После войны деревья на бульваре обновили, но саженцы росли плохо, быстро суховершинили, высыхали на корню. В 1970 годах бульвар пришлось обновлять наново. Старую посадку бирючины зачем-то вырубили, отчего бульвар производит теперь пустынное впечатление.

Увы, похоже, что и на этот раз старания озеленителей пропали даром. В самой земле этого места есть нечто такое, что не позволяет каштанам развиваться нормально, как развиваются они, например, на Зверинце.

Говорят, что на бульваре «плохая энергетика», будто он проложен по линии какого-то «тектонического разлома», что дурно влияет на деревья. Откуда берутся такие толки и слухи, понять трудно. Возможно, перед нами народный сказ в новом экстрасенсорном вкусе.

Так или иначе, Киев уже полтора столетия лелеет свою дорогую, хрупкую и прекрасную игрушку — бульвар. Будем надеяться, что он не расстанется с нею и в будущем, чего бы ему это ни стоило.

P.S.

Last Updated on 14.05.2024 by iskova