Фото: Министерство обороны Украины
Соединенные Штаты все ближе к тому, что может стать самым судьбоносным выбором в их современной истории: предпринять ли более смелые и агрессивные действия для защиты осажденного народа от другой крупной ядерной державы мира. По мере того, как жестокое российское вторжение в Украину продолжается, а гуманитарные потери растут, многие наблюдатели все более настойчиво требуют именно таких действий. Некоторые из этих призывов касаются предлагаемых бесполетных зон, некоторые — идеи переброски в Украину самолетов МиГ-29. Другие представляют собой более общие требования о военных угрозах против России или о создании гуманитарных коридоров.
Многие из этих предложений были сформулированы в конфронтационной, даже пренебрежительной форме, изображая сомневающихся как умиротворителей и глупцов. Один из самых уважаемых американских интеллектуалов в области обороны Элиот Коэн недавно высмеял «размахивание руками по поводу эскалации» и заявил, что президент России Владимир Путин отступит, если ему будет выдвинута встречная угроза. «Мы имеем дело с врагом злобным, но слабым, — утверждает Коэн, — грозным, но испытывающим глубокий страх, который, скорее всего, сломается задолго до того, как это сделает наша сторона — если только у нас хватит духу сделать то, что необходимо сделать». Генерал-лейтенант ВВС США в отставке Дэвид Дептула изобразил Соединенные Штаты «застывшими на месте, опасаясь непредсказуемого гнева Путина». Журналист Дэвид Роткопф написал в Твиттере, что любому, кто предлагает «магистральный выезд для Путина», должно быть «стыдно» за себя.
Моральная актуальность, побуждающая к таким призывам, вполне понятна. Вторжение России преступно, сопротивление Украины мужественно, гуманитарные потери ужасающи, и поддержка этого сопротивления со стороны США с каждым днем становится все более существенно важной. Тем не менее, многие требования более воинственных действий отражают образ мышления, который обычно ассоциируется с внешнеполитическими катастрофами: действия, основанные на непреодолимом чувстве того, что страна должна сделать, а не на первичной и тщательной оценке того, какой курс действий наилучшим образом продвинет ее интересы и цели. Эту модель можно описать как «суждение, управляемое императивом». Это внешняя политика по моральному долгу.
Призывы к более смелым действиям в Украине, по понятным причинам, будут только усиливаться по мере роста ужасающего гуманитарного ущерба. Но действия, продиктованные императивом, почти всегда сбивают страны с пути — и в ближайшие дни и недели Соединенным Штатам будет крайне важно быть начеку, чтобы не пропустить их симптомы.
Когда императивы определяют политику
После 11 сентября 2001 года высокопоставленные чиновники администрации Буша быстро решили, что в новую эпоху терроризма нельзя оставлять Саддама Хусейна у власти. Это убеждение отражало неотложные опасения по поводу угрозы, исходящей от Саддама, и растущее разочарование тем, что некоторые считали нерешительностью в применении американской военной силы. Устранение Саддама и демонстрация силы США в этом процессе стали императивом. Это просто должно было быть сделано.
Эта уверенность в правильности выбранного курса действий отодвинула на второй план честное обсуждение рисков и затрат. Это одна из причин, почему в процессе принятия решения о войне не было ни одной поддающейся определению точки отсчета, момента, когда президент собирал свой военный кабинет, чтобы обсудить, имеет ли смысл вторжение. Вместо этого это был процесс, одержимый проработкой мелочей уже сделанного выбора. Как сказал в своих мемуарах тогдашний директор ЦРУ Джордж Тенет, «ни на одном из совещаний никто не может вспомнить обсуждения центральных вопросов. Было ли разумно вступать в войну? Было ли это правильным решением?» Чего никогда не было, так это «серьезного обсуждения последствий вторжения США».
Однако все было еще хуже, потому что люди, которые все же поднимали неудобные вопросы, быстро оказывались в стороне, их перекрикивали или подмигивали и кивали, предлагая лучше помолчать. Обычно сомневающихся упрекали так: «Вы просто не понимаете». Перестаньте беспокоиться, говорили им. Решение уже принято. Это произойдет. Это должно произойти.
Подобные суждения, основанные на императиве, появляются, когда лидеры или группы, принимающие решения, приходят к убеждению, что та или иная политика имеет статус долга или необходимости. Это разновидность принятия решений без учета последствий, выбор, сосредоточенный на самом действии, а не на его результатах. Одним из результатов является форма когнитивного закрытия, при которой альтернативы кажущемуся императиву отвергаются, а анализ результатов не только игнорируется, но и вызывает активное возмущение и подавляется. Язык таких аргументов, как правило, включает в себя большую долю аффективных, эмоциональных терминов, которые преподносят соответствующие ставки как экзистенциальные. Общественные дебаты начинают вращаться вокруг страстных, догматических заявлений о необходимости, а не более тонких оценок разумных стратегий.
Укоренившись, суждения, продиктованные императивом, искажают расчеты рисков лицами, принимающими решения: лидеры, находящиеся в плену морализаторского чувства праведности, не могут видеть дальше жгучего требования действовать. Суждение, продиктованное императивом, обычно разрушает эффективное планирование, поскольку основное внимание уделяется выполнению долга, а не его последствиям. И это всегда сопровождается определенной степенью группового мышления и подавлением инакомыслия, потому что идти против императива становится формой отступничества.
Когда направление задано императивом, система принятия решений переходит в режим автопилота. И это может в политике столкнуть страну с обрыва.
Плачевное наследие императивного мышления
История предлагает множество подобных случаев, когда мышление, основанное на императиве, заставляло лидеров отбрасывать вопросы риска и осуществимости, подавлять инакомыслие и идти навстречу катастрофе. Помимо Ирака, современная внешняя политика США предлагает как минимум два ярких примера: «залив Свиней» и Вьетнам.
В противостоянии с режимом Кастро на Кубе после революции 1959 года степень срочности и гнева, побуждавших США к действиям, переросла в своего рода моральный долг. Планы по отстранению Кастро от власти стали императивом. На пути к заливу Свиней американские чиновники достигли той точки — как объясняет Джим Расенбергер в своей убедительной книге «Блестящая катастрофа«, — когда они «действовали в условиях, которые делали это предприятие почти невозможным для сопротивления». В то время, когда американцы находились на грани истерике по поводу распространения коммунизма, они просто не могли смириться с Кастро. Он должен был уйти».
Во Вьетнаме решения Линдона Джонсона об эскалации были сформулированы на языке обязательств — Соединенные Штаты просто не могли допустить победы коммунистов. Он много раз повторял ту или иную версию теории домино: «Если они возьмут Южный Вьетнам, возьмут Таиланд, возьмут Индонезию, возьмут Бирму, они вернутся на Филиппины». Он беспокоился о разрушенном авторитете и внутриполитической цене за вывод войск и чувствовал явный императив остаться. «На карту поставлена наша национальная честь», — сказал он в беседе с сенатором Ричардом Расселом в июне 1965 года. В том же месяце в беседе с Робертом Макнамарой Джонсон сделал простой вывод: «Мы не можем сдаться. Я не вижу ничего, кроме как дать [командирам] то, что им нужно, Боб. А ты?»
Однако мучительное принятие решений Джонсоном отражает одну из самых мучительных черт лидера, которым движут императивы: довольно часто они знают, что курс, которым они следуют, сулит катастрофу — и все же они просто не могут вырваться на свободу. Снова и снова Джонсон выражал одну и ту же душераздирающую версию этого чувства. Как он сказал Макнамаре: «Я не думаю, что что-то может быть так плохо, как поражение, и я не вижу никакого способа победить». Позже, столкнувшись с требованием о подкреплении морской пехоты, он произнес, наверное, одно из самых пикантных признаний любого президента, находящегося под влиянием императива: «Мой ответ — «да», но мое решение — «нет»» (My answer is Yes, but my judgment is No.).
Пример императивного мышления во внешней политике, имеющий, пожалуй, самые зловещие последствия для нынешнего кризиса, относится к 1941 году. Будучи приверженными вторжению в Китай, от которого они не могли отказаться, находясь под угрозой медленного удушения американскими финансовыми и нефтяными санкциями и полагая, что в случае уступки они будут унижены и низведены до уровня третьесортной державы, японские лидеры не видели альтернативы нападению на Соединенные Штаты. «Решимость «не дрогнуть от войны», — объясняет исследовательница Эри Хотта в своей великолепной книге «Япония 1941«, — стала рассматриваться, вне всякой логики, как незыблемый приоритет во внешнеполитической повестке дня Японии». Как только этот императив был установлен, «ни у кого из высших руководителей… не хватило ни воли, ни желания, ни мужества, чтобы остановить импульс к войне».
Повторение императивов соперника
Таким образом, суждения, продиктованные императивами, могут подтолкнуть страну к импульсивным рискам. Это может быть опасно и в другом случае — когда действия страны порождают такую же модель поведения у соперника, побуждая его к экстремальным реакциям. Такая динамика лежит в основе одной из самых больших дискуссий вокруг американской политики в отношении Украины: роль расширения НАТО в решении России о вторжении.
Безусловно, с 1990-х годов ведется огромный и вдумчивый диалог о роли расширения членства в НАТО в европейской безопасности, включая глубокую оценку возможных рисков и издержек. Но примерно с 2008 года, когда Россия вторглась в Грузию, и, конечно, с 2014 года, представление этого вопроса в США и Европе стало характеризоваться абсолютистским, морализаторским языком и статусом бескомпромиссного императива. Предложение неограниченно открытой двери в НАТО стало тем, что Запад просто обязан сделать, обязательством, не подлежащим обсуждению.
Некоторые настаивают на том, что траектория расширения НАТО в значительной степени не имела отношения к решению Путина вторгнуться в Украину, что Россия в конечном итоге должна была предпринять такие действия благодаря элементарному стремлению доминировать в ближнем зарубежье. Но такие эссенциалистские аргументы не могут объяснить ни действие, ни бездействие. Россия не вторгалась в Украину до 2014 года, а тотальное нападение началось только в этом году. Если Россия конституционно предопределена к военной агрессии в Украине, кажется странным, что она ждала три десятилетия, чтобы сделать это.
Рамки императивно-ориентированного мышления вместо этого предполагают двухэтапный процесс, ведущий к войне. Нация может иметь обобщенную стратегическую культуру, которая склоняет ее к определенному набору амбиций. Но это мировоззрение, как правило, не является достаточно острым и неотложным, чтобы вызвать высокорискованный, системообразующий выбор. Для этого необходим второй фактор, событие или траектория, которые вызывают императив.
Возможно, именно такую роль сыграло расширение НАТО — особенно после 2007-2008 годов, когда НАТО стала более целенаправленно принимать в свои ряды членов, находящихся ближе к ядру приоритетов безопасности России. В тот момент Соединенные Штаты и НАТО задействовали российские страхи таким образом, что в итоге спровоцировали то, что очень похоже на императивное мышление Путина и его приближенных.
Это ни в коем случае не оправдывает насильственный ответ России или ее более широкие притязания на право ограничивать суверенный выбор своих соседей. Но фокус американского государственного управления заключается в том, чтобы понять, когда расширение мощи и амбиций США рискует спровоцировать такую реакцию, а когда сдерживание является более разумным вариантом. Именно этот баланс может быть потерян под влиянием нашего собственного императивного мышления. Мы чувствуем себя вынужденными действовать, отвергая опасения, что наша политика может вызвать такое же острое чувство долга у другой стороны. И мы играем свою трагическую роль в общей драме, помогая породить столкновение жестких, эмоциональных, навязчивых суждений.
В этом смысле идея императивов может предложить новый способ осмысления спиралей безопасности или дилемм безопасности. В большинстве теорий международных отношений считается, что дилеммы безопасности возникают из-за общего восприятия угрозы и широкой конкуренции за власть. Однако великие державы и даже ожесточенные соперники большую часть времени могут избегать такой динамики. Соперничество не всегда порождает эскалационные спирали конкуренции и насилия. На самом деле, такие спирали могут быть особенно вероятны, когда действия одной стороны создают у соперника не просто обычное восприятие угрозы, а более конкретные условия для императивного мышления. Именно тогда, когда у одной или обеих стран чувство риска и цены подавляется таким морализаторским мышлением, спирали нестабильности становятся более вероятными. Как теперь выясняется, Путин, скорее всего, именно так и поступил: в его восприятии траектории развития Украины в последнее десятилетие вторжение казалось ему неизбежным.
Сохранение делиберативного суждения в Украине
Риск императивного суждения несет в себе несколько важных уроков для украинского кризиса. Представители органов национальной безопасности США должны быть внимательны к признакам того, что они попадают в плен политики, основанной на императиве. Это означает, что нужно быть начеку, когда аргументы или политические заявления насыщены эмоциональным языком, изобилуют утверждениями о безграничных ставках в конфликте, полны морализаторских призывов к долгу и обязательствам и презрительно относятся ко всем, кто сомневается в предлагаемом курсе действий. Когда чиновники, ученые или граждане слышат подобные призывы, они должны быть начеку. Это не призывает к бездействию; более того, по мере усиления гуманитарного кризиса, вероятно, потребуются более жесткие действия в отношении России. Это лишь аргумент в пользу того, чтобы настороженно относиться к требованиям действовать, основанным главным образом на долге и обязательствах.
В конечном счете, лучшим ответом на трагедию, вызванную императивами, является активное обсуждение, как общественное, так и внутри правительства, которое проводит именно тот вид анализа, основанного на результатах и следствиях, которого стремятся — пусть даже подсознательно — избежать сторонники императивов. Ключевые вопросы, которые мы должны задавать по поводу любого предлагаемого действия в Украине, включают: принесет ли эта политика ощутимую разницу в войне? Рискнет ли она перейти какой-то объективно определенный порог эскалации, например, ведение реальных боевых действий? Как Россия может воспринять эти действия? Как она может отреагировать? Существуют ли альтернативы, которые позволили бы достичь того же эффекта с меньшим риском? Каковы возможные последствия второго порядка? Соответствует ли этот поступок американским национальным интересам?
Эффект императивного суждения заключается в том, чтобы отмахнуться от таких неудобных вопросов. Если бы их было задано достаточно — нужными людьми, в нужное время, с необходимой серьезностью — Соединенные Штаты могли бы избежать таких катастроф, как «Залив свиней» или вторжение в Ирак. Глобальный мир находится под угрозой более широкой войны, которая может распространиться из Украины. В этом кризисе Соединенные Штаты действительно сталкиваются с одним неоспоримым обязательством: задавать правильные вопросы до, а не после принятия широкомасштабных мер; проверить свое чувство долга и моральные обязательства; и на этот раз убедиться, что они откроют путь к мудрым действиям, а не дорогу к катастрофе.
22 марта 2022 г.
Автор: Майкл Дж. Мазарр (Michael J. Mazarr)
Источник: War On The Rocks
Об авторе
Майкл Мазарр — старший политолог и помощник директора программы «Стратегия и доктрина» в Центре Арройо корпорации RAND, куда он пришел в октябре 2014 года. До прихода в RAND он занимал должность профессора стратегии национальной безопасности и помощника декана Национального военного колледжа США в Вашингтоне, округ Колумбия. Он работал специальным помощником председателя Объединенного комитета начальников штабов, президентом и генеральным директором Центра Генри Л. Стимсона, старшим вице-президентом по стратегическому планированию Альянса электронной промышленности, помощником законодателя в Палате представителей США, а также старшим научным сотрудником и редактором The Washington Quarterly в Центре стратегических и международных исследований. Получил степени AB и MA в Джорджтаунском университете и Ph.D. в Школе общественных дел Университета Мэриленда.
Last Updated on 23.03.2022 by iskova