Что день грядущий нам готовит? «Время вопросов» и «время ответов». Ничто так ярко не отражает нашу действительность как язвительная и откровенная «политическая сатира». Юмористическая история парламентаризма в развитии

«Смейтесь сейчас, но однажды никто не будет руководить».

В 2019 г. карикатуру  известного английского уличного художника Бэнкси на британский парламент (  продали за рекордную сумму, за 12 миллионов долларов. Информация об этом -на сайте аукционного дома Sotheby’s. (Contemporary Art Evening Auction/Lot 28)

Полотно «Devolved Parliament» («Автономный парламент» или «Парламент децентрализованных территорий») изображает заседание палаты общин британского парламента, на которое вместо депутатов собрались шимпанзе.

(Итоговая цена в пять раз превысила оценочную стоимость, которая составляла от 1,5 до 2 миллионов фунтов (1,9 — 2,5 миллиона долларов).)

Пояснение.

В названии полотна  содержится игра слов: в английском языке словосочетание «devolved parliament» используется для обозначения автономных законодательных собраний Шотландии, Северной Ирландии и Уэльса, которым парламент Великобритании делегировал часть своих полномочий .

Фото: mk-london.co.uk

Работа была написана в 2009 году и впервые экспонировалась на революционной выставке Banksy vs. Bristol Museum, которая проходила в Бристольском музее и художественной галерее в 2009 году и привлекла более 300 тысяч посетителей.

О картине 

Заметка в каталоге

«Вы рисуете 100 шимпанзе, а вас все равно называют художником-бунтарем».

Цитата ,Кэролайн Голдштейн, «Бэнкси дает своей картине шимпанзе, захватившей парламент, специальноеоформление, чтобы отметить «День Brexit»«, Artnet News, 29 марта 2019 г., онлайн.

Острый и яркий, смелый и дерзкий, монументальный портрет Палаты общин, написанный маслом Бэнкси, дает представление о все более бурной политической жизни современной Британии.

Впечатляющие тринадцать футов в длину — это самое большое из известных полотен анонимного уличного художника, чья революционная практика принесла ему не только всемирную известность, но и дурную славу.

Язвительно-сатирическая по своей природе, эта картина изображает внутреннее святилище британской политики; но вместо дебатов членов парламента Палата общин заполнена шимпанзе в сцене хаоса и безумия.

Работа была выполнена десять лет назад и впервые выставлена на новаторской выставке «Бэнкси против Бристольского музея», которая проходила в Бристольском музее и художественной галерее в 2009 году и собрала более 300 000 посетителей.

На момент проведения выставки картина называлась «Время вопросов«, но с тех пор она была переработана художником и недавно получила новое название.

Когда-то светящиеся лампы Палаты Общин были погашены Бэнкси, а перевернутый банан обезьяны на переднем плане теперь обращен вниз; помимо этих и других тонких изменений, картина также носит новое название: Devolved Parliament.

Выставленная под этим названием, данная работа вернулась в центр внимания на актуальной выставке в музее Бристоля, которая дебютировала как раз накануне 29 марта — даты, которая изначально должна была ознаменовать выход Великобритании из Европейского союза.

Так называемый День Brexit, неоднократный перенос этой даты, последний раз на 31 октября, делает пророческий и сардонически-юмористический Devolved Parliament Бэнкси все более актуальным.

Родившийся и выросший в Бристоле, Бэнкси добился легендарного статуса, который колеблется между признанием и дурной славой, благодаря своему характерному стилю сатирического стрит-арта и граффити.

Его работы насыщены мрачным юмором и часто снабжены подрывными эпиграммами, которые служат уничижительными комментариями к социально-политическим аспектам современной жизни.

Стремясь нарушить статус-кво своими вопросительными и антиэстаблишментарными работами, Бэнкси воплотил свою миссию в пословице: «Искусство должно утешать беспокойных и беспокоить удобных» — современный вариант высказывания американского сатирика начала века Финли Питера Данна о том, что долг газеты — «утешать страждущих и беспокоить удобных» (Finley Peter Dunne цит. по: Dean P. Turnbloom, Ed., Prizewinning Political Cartoons:2010 Edition, Gretna 2010, p. 146).

На протяжении всей своей карьеры искусство Бэнкси часто отвергалось как грубое или откровенное, но, несмотря на это, его работы можно рассматривать как вписывающиеся в богатую и почтенную историю политической пародии.

Начиная с британских сатириков XVIII века, таких как Томас Роуландсон, Джеймс Гиллрей и, конечно, великий Уильям Хогарт, и заканчивая аллегорическими произведениями Джорджа Оруэлла, чей революционный роман «Ферма животных» использовал зоологическую символику для критики современного общества, и политическими карикатуристами наших дней, лучшие работы Бэнкси вписываются в уважаемую традицию поднимать неумолимое и освещающее зеркало к миру.

Политический сектор издавна интересовал мировых историков.

Действительно, в рамках канона истории искусства такие художники, как Хогарт, стремились разоблачить скрытые противоречия, коррупцию и хаос, лежавшие в основе британской политики до принятия Великого закона о реформах 1832 года.

В своей четырехчастной картине «Современный моральный сюжет «Настроения выборов»» (1755) Хогарт подстрекает к подстрекательству, изображая многочисленные пороки, проявлявшиеся во время предвыборной агитации партий вигов и тори в 1754 году.

На первой картине серии, «Предвыборное развлечение», разворачивается сцена, не похожая на «Парламент без полномочий» Бэнкси: полотно заполнено персонажами на ужине в таверне, организованном кандидатами от партии вигов, которые, распутничая и напиваясь, совершают целый ряд беззаконий.

От взяточничества до обжорства, от насилия до полного опьянения — дегенеративная сцена комически иронична.

Аналогичные чувства вызывает и «Делегированный парламент» Бэнкси, намекающий на ухудшение логического порядка в современной политике.

С трибун раздаются крики и насмешки, а отряд парламентских обезьян в гиперреалистичной антиутопии Бэнкси, кажется, переворачивает с ног на голову дарвиновскую теорию эволюции.

Как заметил художник с характерным для него сухим остроумием: «Ты рисуешь 100 шимпанзе, а тебя все равно называют не иначе как героем партизанской войны».(Banksy cited in: Caroline Goldstein, ‘Banksy Is Giving His Painting of Chimpanzees Overrunning Parliament a Special Appearance to Mark «Brexit Day»‘, Artnet News, 29 March 2019, online).

Шимпанзе — повторяющийся мотив в творчестве Бэнкси с 2002 года, когда художник создал шестиметровую трафаретную граффити-работу под названием Laugh Now. («Смейтесь сейчас»).

Работа изображает ряд покорных обезьян в фартуках, на некоторых из которых есть надпись «Смейтесь сейчас, но однажды мы станем главными».

С тех пор эта работа стала одним из самых знаковых и широко распространенных изображений Бэнкси, а в 2008 году ее оригинал был успешно продан на аукционе, побив рекорд художника на тот момент. В «Devolved Parliament», являющейся данью уважения к этой ранней работе, представлено суровое воплощение этого предчувствия.

Как язвительно заявил Бэнкси на своем аккаунте в Instagram после недавней выставки Devolved Parliament спустя десять лет после ее проведения: «Смейтесь сейчас, но однажды никто не будет руководить».

Остается надеяться, что проницательность художника не заведет нас так далеко.

Рассматривая работы Бэнкси, автор Патрик Поттер заявил: «Эти изображения могут быть действительно впечатляющими в своих лучших проявлениях. Они превратились из карикатурного карнавала армии животных Бэнкси в контролируемую иронию, призванную выявить глупость, скрытую на виду в ценностях нашего общества» (Patrick Potter, Banksy: You are a acceptable level of threat and if you were not you would know about it, Durham 2012, n.p.).

 

Безусловно, выполненная в грандиозном масштабе, который соперничает с великими историческими картинами эпохи неоклассицизма, данная работа указывает на звериное столпотворение мировой политики последних лет.

Devolved Parliament выходит на аукцион ровно через год после беспрецедентной бури в СМИ, связанной с первым в истории созданием произведения искусства во время живой продажи, когда «Девочка с воздушным шаром» Бэнкси самоуничтожилась при опускании молотка на аукционе Sotheby’s в октябре прошлого года и превратилась в свежее название Love is in the Bin; мистификация художника за счет аукционного дома, воплощающая анархический и бунтарский дух Бэнкси.

Комментируя образ работы художника, Поттер заявил: «Смеясь над зрелищем, мы подрываем его силу и освобождаем место для оригинальной мысли» (Ibid.).

Действительно, поражающая своей простотой и грубой непосредственностью, в которой социальная критика сливается с искусствоведческим остроумием, сила работ Бэнкси заключается в их легкодоступности и мгновенной доступности.

Его насмешливое искусство вызывает разные мнения, но любить его или ненавидеть, его масштабное влияние на современное искусство и городскую культуру невозможно отрицать.

Каждый день приносит новую суматоху на политическую арену, и Devolved Parliament не мог быть более прозорливым!

 

На ум приходят также и другие аналогии.

Например, 

Почему группу сов называют «парламентом»?

Многие собирательные существительные, используемые для обозначения групп птиц, возникли в Средние века.

В этот период люди наблюдали за птицами и придумывали креативные собирательные термины, основанные на их уникальных чертах и поведении.

Во многих культурах бытует мнение, что совы, с их загадочным и мудрым поведением, обладают необычайным интеллектом и мудростью.

Поскольку совы символизируют мудрость и тщательное осмысление, термин «парламент» стал широко используемым собирательным существительным, относящимся к группе сов.

Интересно, что он также является метафорой широко распространенного убеждения, будто группы сов регулярно собираются для обсуждения насущных вопросов, подобно законодательному органу.

Хотя термин уходит корнями в Средневековье, не исключено, что его популяризации способствовала серия книг К. С. Льюиса «Хроники Нарнии».

Льюис использовал этот термин для описания сборища сов в своих рассказах, и он пришелся по душе читателям всех возрастов.

Благодаря огромному успеху «Хроник Нарнии» термин приобрел известность и стал широко использоваться в массовой культуре.

Достоверно неизвестно, когда именно была придумана именно данная фраза — «совиный парламент».

Первые примеры ее употребления относятся к концу XIX века и являются, по всей видимости,  аллюзией на поэму Чосера «Птичий парламент», а также на использование термина  «парламент» в качестве собирательного существительного для грачей.

Вышеупомянутое название — «парламент» — вошло в обиход также из художественного ироничного упоминания парламента Франции 1912 года, когда кризис в экономике сочетался с бездействием парламентариев.

Недовольство политикой рабочего класса привело к появлению острых эпитетов, один из которых звучал именно таким образом.

При этом, существует неверное представление, будто совы образуют т.н. стаи, которые называются парламентом (Parliament of Owls).

Совы — охотники-одиночки.

Однако, несмотря на свой «нелюдимый» характер, совы по тем или иным причинам иногда собираются в большие стаи.

Одна из возможных причин — обилие добычи.

В периоды, когда добычи много, совы обычно собираются в большие группы, чтобы увеличить свои шансы на добычу.

Кроме того, стаи обеспечивают определенную защиту, позволяя совам отбиваться от потенциальных хищников всей группой.

Еще одним фактором является совместное укрытие, когда совы собираются в группы, чтобы поделиться теплом и сохранить энергию.

Это чаще всего происходит в негнездовой период или в более холодных местах.

Кроме того, стаи помогают совам общаться друг с другом и обмениваться информацией об источниках пищи, угрозах в округе и идеальных местах для строительства гнезд.

Столь ироничное название укрепилось как имя нарицательное и теперь довольно часто используются в обиходе как крылатое выражение.

Резюме

Совы занимают важное место в народном фольклоре и культуре в целом, что видно также из множества названий, которые даются группам сов.

Такие собирательные существительные, как «парламент», «мудрость», «конгресс», «улюлюканье» и даже «базар», отражают то уважение, которое совы вызывали у людей на протяжении всей истории человечества.

Более того, понимание того, почему совы время от времени собираются в большие группы, раскрывает их адаптивное поведение в ответ на такие факторы, как доступность добычи, защита, совместный ночлег и обмен информацией.

ЭПИЛОГ

Птичий парламент (поэма)

Столь тяжек опыт, столь приносит бед!

Блаженство, прочь летящее, как птица, –

Сие любовь, глаголет сердцевед;

И нам чинит она толикий вред,

Что, если снисхожу к ея проказам,

Не знаю, спит иль бодрствует мой разум.

Пускай любви не ведал я на деле,

И мзды не видел за сердечный труд –

Но в книгах часто читывал доселе,

Кольми чудес любовных и причуд!

Господствует любовь и там, и тут,

И данников своих нещадно бьёт –

Избави, Боже, от таких господ.

Читаю всякий день, из года в год,

Забавы ради, либо для науки:

Полезное пристрастие; и вот,

Недавно я раскрыл попавший в руки

Старинный том – и, верьте, не от скуки:

Прочесть о многом негде, право, кроме

Как в эдаком почтенном старом томе.

Зане со старых вспаханных полей

Мы с новым возвратимся урожаем;

А чтеньем книг старинных, ей-же-ей,

Мы новые познанья умножаем…

Но к делу: время шло, и дорожа им,

Я всё читал, надеясь до заката

Закончить изучение трактата.

Заглавье книги, коей поглощён

Я оказался не потехи ради,

Гласило: «Туллий. Сципионов сон»;

А речь велась о небесах и аде,

Потусторонних каре и награде –

В семи пространных главах, коих суть

Вам излагаю, сократив чуть-чуть.

Сперва реклось, как прибыл Сципион

Во Африку, и встретил там царя

Союзного; как радовался он,

Учтиво с Массиниссой говоря.

И опочил, когда зажглась заря;

И к Сципиону-внуку при луне

Дед, Африканец, низошёл во сне.

Засим реклось, как из надзвездной сферы

Тот показал потомку Карфаген;

И наказал во всём держаться меры,

И молвил: всякий, глуп иль вразумлен,

Кто себялюбию не сдался в плен,

Пребудет во счастливых кущах рая,

Блаженство бесконечное вкушая.

И внук спросил: в иные ли селенья

Уходим, отрешившись бренных тел?

И Африканец молвил: «– Вне сомненья»,

И пояснил, что наш земной удел –

Кончины ждать; и лишь от наших дел

Зависит: быстро ль, медленно ль взойти

На небеса по горнему пути.

«– Гляди, – промолвил, – сколь земля мала;

И небо сколь огромно, посмотри,

В котором сфера сферу обняла,

Одна другую заключа внутри;

И эти сферы, коих трижды три, –

Источник дивных музыкальных нот,

Что в мир земной гармонию несёт».

Засим он рек: скитаясь в мире сиром,

Где человек злосчастнее скота,

Годится ль этим восторгаться миром?

Засим сказал: в грядущие лета

Свои первоначальные места

Займут светила – и погибнет, рек,

Всё, что земной содеял человек.

Воскликнул Сципион: «– Скажи теперь,

Какой тропой идти к блаженным высям?»

И молвил дед: «– В бессмертие поверь;

И коль пребудешь прям и независим,

И чужд повадкам волчьим либо лисьим –

Всенепременно вступишь, добрый муж,

В блаженную обитель чистых душ.

А воплощенья похоти и злобы,

Земную осквернявшие юдоль,

Всегда вокруг земли роятся, чтобы

Восчувствовать чистилищную боль;

И тягостно влачатся ввысь, доколь

Простится им любой минувший грех,

И небеса отверзнутся для всех».

День отблистал, и ниспустилась ночь,

Велящая заканчивать работу;

Впотьмах я отодвинул книгу прочь,

И вящую восчувствовал дремоту –

Увы, не умудрившись ни на йоту:

О чём читал, о том давно уведал,

А что искал, того мне Туллий не дал.

Усталый духом, рухнул я на ложе;

И после утомительного дня

Покой пришёл, и сон явился тоже,

И сновиденья увлекли меня;

И теми же доспехами звеня,

Что перед взором внука возблестели,

Встал Африканец близ моей постели.

Охотник утомлённый ляжет спать –

И до рассвета вновь уходит в лес;

Кожевник спящий кожу мнёт опять;

Судье приснится прибыльный процесс,

Солдату – враг с копьём наперевес;

Гуляке – бочка, полная вина;

Влюблённому… Влюблённым не до сна.

Не знаю, в том ли дело, что герою

При свете дня был отдан мой досуг,

Но Сципион пришёл ночной порою,

И молвил: «– Ты читал прилежно, друг,

Сей древний том, видавший столько рук, –

Ещё Макробий брал отсель цитаты,–

И за труды заслуживаешь платы!»

О Киферея! К ласковой богине,

Дарующей сердцам любовный пыл,

К пославшей этот сон – взываю ныне:

О ты, в полночной россыпи светил

Ярчайшая! Придай поэту сил,

Дабы явить читателю вполне

Всё то, что мне привиделось во сне!

Сей Африканец воспарил со мной

До врат высоких некоего парка,

Замшелой обнесённого стеной;

Врата двустворные венчала арка,

Там крупно были писаны и ярко

Стихов разноречивых два столбца;

Вот суть их, от начала до конца:

«Войдите, чтобы счастье увидать,

Изведать радость без конца и края;

Войдите, и вкусите благодать

В стране, где вечно длится свежесть мая,

Где нежность обитает неземная.

Ликуй, читающий, отринь печали,

Входи! Пристало медлить здесь едва ли!»

«Войдите же! – столбец соседний рек. –

Вошедших будет сечь нещадный хлыст!

В пределах этих горестных вовек

На древе не росли ни плод, ни лист.

Ручей, текущий семо, столь нечист,

Что гибнут в мутных водах даже рыбы.

О, только бегством вы спастись могли бы!»

Напечатленны были на вратах

Стихи сии златой и чёрной краской.

Один столбец грозил и множил страх,

Другой столбец манил с великой лаской.

Я полнился отвагой и опаской,

Не ведая, который путь избрать –

Вперёд пуститься, иль метнуться вспять.

Бруску железа меж магнитов двух,

По мощи равных, двинуться невмочь

Ни к одному из них. И мой испуг

И любопытство сделались точь-в-точь

Магнитами: тянуло в парк – и прочь

Бежать хотелось. Я томился, робок,

Но Сципион стоял со мной бок-о-бок,

И рек: «– Ты сомневаешься, гляжу,

Вступать ли, нет ли, в дивный сей мирок.

Не бойся, приближайся к рубежу:

Не о тебе глаголы этих строк –

О тех лишь, кто Любви несёт оброк.

В тебе ж, видать, к любви угасла тяга:

Так пищей брезгует больной бедняга.

Но коль тебя и впрямь покинул пыл,

То зрение по-прежнему с тобой;

И, коль старик, лишившись прежних сил,

Ристалищной любуется борьбой,

И с полным знаньем дела судит бой,

То я тебе представлю, о поэт,

Достойный описания предмет.»

Властительно мою он стиснул пясть,

И я вперёд шагнул, с вожатым рядом,

Надеясь уцелеть, а не пропасть.

И парк явился раем, а не адом.

О Боже! Пред моим счастливым взглядом

Повсюду возносились дерева,

Блистала изумрудно их листва.

Священный дуб, и крепкотелый бук,

И долголетний медноствольный тис,

Стрелку дарящий наилучший лук,

Державный кедр и скорбный кипарис…

И мачтовые сосны вознеслись

Вдали от вязов, ясеней, берёз,

От лавров, пальм и виноградных лоз.

Я видел сад, в обильнейшем цвету,

Вблизи потока, на лугу зелёном,

И, овевая эту красоту,

Ласкался ветер к разноцветным кронам;

А ток холодный мчал с хрустальным звоном,

И я узрел, склонившись над струёй,

Как блещут краснопёрки чешуёй.

На каждой ветви птицы щебетали,

И думалось, что ангелы поют

В раю намного сладостней едва ли;

В сосновой хвое белкам был приют;

Я наблюдал, как кролики снуют,

Как прыгают косуля, серна, лань –

Кипела жизнь везде, куда ни глянь.

И струны лир звенели в дивный лад,

Мелодию лия в лесной чертог;

Нежнейшей музыке внимал навряд

И Сам Создатель, Всемогущий Бог;

А ветерок – едва заметный вздох –

Зелёные листы перебирал,

Покуда птицы пели свой хорал.

И был настолько воздух местный здрав,

Что чужды были парку хлад и зной;

И силой тамошних целебных трав

Воспряли бы и старый, и больной;

И непрерывно свет сиял дневной:

Вовек не загорается закат

В краю, земного лучшем во сто крат.

При древе близ потока я узрел,

Как наш великий властелин Эрот

Куёт и точит жала метких стрел,

А дочь его немедля их берёт

И закаляет в лоне хладных вод,

Заклятьем отмеряя силу жал:

Чтоб ранили, иль били наповал.

И Прелесть я увидел тот же час,

А с ней бок-о-бок – Суетность и Спесь,

И Хитрость, обольщающую нас –

Уродливую тварь, пороков смесь;

Толь далеко от них, замечу здесь,

Стояли неразлучною четой

Восторг Любовный рядом с Добротой!

Краса явилась, отрешившись риз,

И Юность, в нежном цвете резвых лет;

А подле – Страсть, и Похоть, и Каприз,

А с ними – Ложь, и Сплетня, и Навет,

И трое тех, кому названья нет…

Поодаль же предстал моим очам

На яшмовых столпах подъятый храм,

При коем нимфы учиняли пляски,

Разоблачась едва ль не догола:

Ничто, опричь набедренной повязки,

Не сокрывало стройные тела;

Вседневной эта служба их была.

И сотни голубей и горлиц белых

Свивали гнёзда в храмовых пределах.

Уступчивость, разумная жена,

При входе в храм держала полсть в руке;

А Кротость, неподвижна и бледна,

Смиренно восседала на песке,

Что грудою лежал невдалеке –

Но Изощрённость близ неё, к несчастью,

Стояла, и соседствовала с Властью.

О сколь же вздохов пламенных витало

Во храме, сколь их слышалось внутри!

Желанье их рождало и питало,

Огонь от них слетал на алтари;

Их издают и смерды, и цари,

Немилые богине: как ни кинь,

А числю Ревность худшей меж богинь.

Приапа видел я, когда вошёл

Во храм; божок был окружён почётом,

И выряжен, как в ночь, когда осёл

Узрел его предерзостный… Да что там! –

Он гордо скипетр устремлял к высотам.

Всяк возлагал, усердствуя зело,

Цветов гирлянды на его чело.

Нашла себе укромнейший альков

Киприда, со слугой своим, Достатком,

Что был весьма надмен, вельми суров,

Но благородства мечен отпечатком.

На ложе, в полутьме, в безделье кратком,

Ждала богиня, чтобы укатило

На дальний запад жаркое светило.

Власы златые нитью золотой

Обвив, она покоилась на ложе,

И от чела до чресел наготой

Блистала, ноги укрывая всё же

Ласкавшейся и ластившейся к коже,

Тончайшею, прозрачнейшею тканью,

Что, право, не равнялась одеянью.

Витал в алькове дивный аромат,

Хмельной Иакх беседовал с Помоной,

Богиней, истребляющею глад;

Киприда же младой чете влюблённой,

Рыдавшей и коленопреклонённой,

О милости молившей Афродиту,

Сулила нежно помощь и защиту.

И сломанные луки грешных дев –

Охотниц, прогневивших Артемиду,

Висели на стенах; зане, презрев

Обеты, оставаясь только с виду

Невинными, жестокую обиду

Богине, повелевшей жить им чисто,

Чинили Аталанта и Каллисто.

И роспись на стенах я различил:

Дидону, Библис, Тисбу и Пирама,

Изольду и Тристана; там Троил

С Парисом, дети дряхлого Приама,

Вблизи Елены дерзостно и прямо

Стояли, разжигая гнев Ахилла…

Любили все – и всех судьба сгубила.

И снова я пошёл зелёной чащей,

Бесцельный путь, как ранее, держа,

Дабы вкусить отрады наивящей.

И тамошних пределов госпожа

Предстала мне внезапно – толь свежа,

Прекрасна толь, что возмогли б едва

Земные с ней равняться существа.

Усыпала цветами свой престол

Сия богиня чудная, Природа,

В чертоге, в коем был древесный ствол

Опорой густолиственного свода;

И я увидел там подобье схода:

Несметные и всяческие птицы

Слетелись внять велениям царицы.

Зане был день Святого Валентина,

Когда пернатые вступают в брак;

Толь дивная открылась мне картина!

Лесной, речной, морской явился всяк

Летун – и сборище кричало так,

Что дебри, мне почудилось, тряслись,

И мнилось, будто содрогалась высь.

Владычица – приветлива, проста,

Но такожде горда и величава –

Велела всем занять свои места,

Блюдя при том все требованья права;

И вся разноплеменная орава

Расселась чинно, как велит обычай

Рассесться в этот день ватаге птичьей.

Всех выше сели те, кто губит дичь;

Затем, на нижних ярусах ветвей –

Те, кто не ловит живности опричь

Личинок, насекомых и червей;

Всех ниже – певчий дрозд и соловей;

А кто привержен семенам и зёрнам,

Замест ветвей довольствовались дёрном.

Я зрил орла, крылатого тирана,

Что устремляет к солнцу острый взор;

А рядом – белохвостого орлана,

Что близ морей гнездится и озёр;

Там восседал и рыже-серый вор,

Тетеревятник дерзостный, сиречь,

От коего пристало кур беречь;

И сокол славный, и коварный кречет,

Привычные к запястьям королей;

И коршун, что на падаль взоры мечет,

Витая над просторами полей;

И горлинка, что многих птиц милей;

И лебедь, что поёт в предсмертный час;

И филин, чей беду пророчит глас.

Там был журавль, велик и голенаст;

Была зарянка, и болтунья сойка,

Что крикнет – и охотника предаст;

Сова, чья пища – мышь и землеройка;

Хохлатый чибис, бегающий бойко,

И ласточка, что летом ловит мух,

И сельский вестник времени, петух;

И гусь, который встарь квиритов спас,

И отпрыск Афродиты, воробей,

И перепел, и дятел, и бекас,

И вран, глашатай смерти и скорбей,

И вяхирь, больший прочих голубей;

Фазан, жилец поречий и долин,

И пышнохвостый, радужный павлин;

Кукушка, что не вьёт вовеки гнёзд,

И попугай, дитя иных земель;

И дрозд-рябинник; также пёстрый дрозд;

И клёст, кому тольми любезна ель;

Прожорливый баклан, и коростель,

Отшельником живущий; и нырок…

Всех перечесть – не хватит сотни строк.

Одно лишь повторю: в орде крылатой

Всяк обладатель клюва и пера

Явился на поляну, что палатой

Богине служит; и пришла пора –

Зело сия традиция стара,–

Когда и царь пернатый, и пичуга

Должны избрать супругу иль супруга.

Но к делу: у Природы на запястье

Орлица восседала из орлиц,

Что даровать супружеское счастье

Могла бы самому владыке птиц;

Пред нею впору было рухнуть ниц:

Сама Природа, не смутясь нимало,

При всём собраньи в клюв её лобзала.

Природа, коей все земные блага

В распоряженье Богом отданы –

И свет, и жар, и хлад, и сушь, и влага,–

Рекла среди наставшей тишины:

«– Взыскующие мужа иль жены,

Внимайте мне! Я речь содею краткой,

Дабы никто не задремал украдкой.

В урочный день вы снова собрались –

Так было, есть, и будет впредь, вовеки,–

Чтоб, выбрав пару, с ней умчаться в высь;

Свободен выбор ваш, и только некий

Предмет моей особенной опеки,

Прекраснейшую меж пернатых дам,

Лишь лучшему из лучших я отдам.

А ястребиный царственный орёл,

Превосходящий прочих, и весьма –

Орёл, что все достоинства обрёл,

Какие властна дать лишь я сама,

Орёл, чьи крылья не слабей ума,

Орёл, гордится коим птичья рать,

Подругу первым будет выбирать.

А после – остальным придёт черёд

Искать супруг среди своих племён;

Увы, никто не знает наперёд,

Обласкан иль отвергнут будет он;

А кто любовью издавна пленён,

Дай Бог тому взаимность обрести!

И, хоть в особой сей орёл чести,

Но всё же, по давнишнему условью,

Коль претендент объявится иной,

А дама на него низзрит с любовью –

Счастливец назовёт её женой,

Будь он подорлик, иль орёл степной:

Я так постановила в оны годы,

И не могу стеснять ничьей свободы».

И кротко, точно крохотная птаха,

Изрек орёл, склоняючи главу:

«– Царицы ради, а не ради страха,

Рассудком здрав, и мысля наяву,

Сию орлицу милой назову!

Внимать ея веленьям буду впредь;

Готов для ней и жить, и умереть.

Взываю к восхитительной невесте:

О смилуйся, избавь от лютых мук!

А коль откажешь – то убей на месте.

Ужель речей моих никчёмен звук?

Не постигаю, как сердечный стук

Досель не сокрушил моей груди.

О дивная, взываю: пощади!

А если горем по моей вине

Исполнится безгрешный сей сосуд,

Иль новая любовь придёт ко мне,

Молю: свершите надо мною суд –

Пусть голову мне клювами снесут!

Да только не настать такому дню:

Её ль обижу, ей ли изменю?

Как я люблю, едва ли кто любил;

Но не любви прошу, а снисхожденья

У дамы – ибо ей навряд ли мил.

И столь цепей любовных прочны звенья,

Что стану близ любимой словно тень я

Летать, любви служа везде и всюду.

Я всё сказал, и ждать решенья буду».

И, точно роза свежая, когда

Её окатит солнце знойным светом,

Орлица раскраснелась от стыда

При словоизлияньи пылком этом;

Она смущённо мешкала с ответом;

Природа же рекла: «– Не бойся, дочь,

Поскольку я берусь тебе помочь».

Другой орёл, помельче, рек тотчас:

«– Милейший, ты взывал к орлице даром;

Люблю её сильней во много раз –

По крайности, с никак не меньшим жаром,–

И дольше ей служу… О друге старом

Задумайся, орлица: лишь один

И есть на свете верный паладин!

А если на жену примусь роптать,

Иль худшим согрешу пред ней манером –

Да буду вздёрнут, как презренный тать!

И, преданности ежели примером

Не послужу всем прочим кавалерам,

То всё моё добро жене вручу –

Меня же пусть вручают палачу».

Вития третий молвил первым двум:

«– Положимте скорей предел раздору,

Поскольку гневный все подъемлют шум,

И всем потребна пара в эту пору.

Природа внемлет яростному хору,

И просит, чтобы речи мы скончали…

Но коль смолчу – скончаюсь от печали.

Нимало не горжусь я службой давней,

Но дольше всех любовью был томим,

И зрил заслугу вящую всегда в ней.

Всего полгода службы за другим –

А я терзался двадцать долгих зим.

Ужель награды более достоин

Не ветеран любви, а юный воин?

Я не кичусь, я движим не гордыней:

Ведь я доселе был не ко двору;

Но я бы стал опорой и твердыней

Орлице – утверждаю на миру! –

Служа лишь ей, доколе не умру.

Такая жизнь была б наверняка

Орлице и любезна, и легка».

Поверьте, не слыхал я отродясь –

Хотя, возможно, слыхивали предки, –

Чтоб о любви такая речь велась!

А доводы опять звучали с ветки:

Учтивы, искренни, разумны, метки…

С утра начавшись, длилась эта пря

Доколь зажглась на западе заря.

И грозно грянул гневный птичий гомон;

Листва с ветвей посыпалась окрест,

И каждый ствол, казалось, будет сломан.

«– Эй, вы! – орали: – Как не надоест?

Уймитесь же, уважьте наш протест!

Ужель судья промолвит ‘нет’ иль ‘да’,

Коль скоро доказательств – ни следа?»

И, наконец, кукушка, гусь и утка

«– Кря-кря! – вскричали: – Га-га-га! Ку-ку!»

Я встрепенулся и подумал: «ну-тка!»

«– Реки!» – сказали птицы гусаку.

«– Ох, и придали веса пустяку,–

Он рек. – Я водоплавных представитель.

Меня судьей назначить не хотите ль?»

Рекла кукушка: «– Погоди-ка, сват!

Тебя – да в судьи? Не бывать сему!

Я – насекомоядных депутат,

И долг судейский на себя возьму.

Я успокою эту кутерьму!»

Но тут голубка молвила: » – Постой!

Я птицей скромной числюсь, и простой,

Ядущей зёрна лишь, да семена;

Бесхитростен мой ум, чиста душа –

И запросто заметить я вольна:

За дело принимайся не спеша,

Когда не смыслишь в деле ни шиша!

Иль нет: не принимайся вообще,

Чтоб не трудиться втуне и вотще.

Природа, внемля перепалке птиц,

Которой забавлялась вся поляна,

Промолвила: «– Угомонитесь! Цыц!

Рядите без обиды и обмана,

От каждого и всяческого клана

Глашатая назначьте – без помех

Избранник ваш изложит мненье всех».

Одобрили предложенный устав.

И хищники пример явили враз:

Сапсана представителем избрав,

Ему рекли подробно свой наказ,

Но волю дали в построеньи фраз;

И он к богине прянул, как стрела,

И выбор сей Природа приняла.

И молвил сокол: «– В эдакой задаче

Бессилен разум – столь она трудна;

Не ведаю, кто любит наипаче,

Но всех троих любовь томит одна,

И доводы исчерпаны до дна.

И, коль рассудим распрю без оглядки,

Навряд ли избежим орлиной схватки».

«– О да!» – орлы воскликнули втроём.

«– О нет! – невозмутимо рек сапсан:

– Мы не погибель вашу здесь куём,

И не хотим кровавых видеть ран!

И, пусть у всех троих немалый сан,

А надлежит прислушиваться вам

К судейским назидательным словам.

Внимайте! Из троих возьмёт вельмож

Того орлица в свадебный полёт,

Кто лучший – состоятельнейший тож,

И рыцарству – надёжнейший оплот,

И от знатнейших предков род ведёт.

И, коль орлица знает всех троих,

Пусть молвит, кто достойнейший жених».

И водоплавные столпились, чтоб

Оратора избрать. Поднялся гогот,

И каждый рек, раздувши важно зоб:

«– Перечить гусю хищники не смогут –

Разумен гусь-от, важен-от и строг-от,

И всей затее положил начало,

Пока впустую сборище кричало!»

И представитель водоплавных, гусь,

Прогоготал: «– Немедля, в одиночку,

Я разрешить сомнения берусь,

Досадную окончить проволочку,

Умно поставить в этом деле точку:

Коль ты не люб невесте дорогой –

Махни крылом и сватайся к другой».

«– Внимай прилежно гусю, птичий стан! –

Воскликнул ястреб: – Гусь умён вельми!

Ужель ты промолчать не мог, болван?

Утихни, водоплавных не срами.

Иль полагаешь, будто ты семи

Пядей во лбу? Не сказано ль: дурак

И до хлопот охотник, и до врак» .

И под всеобщий хохот гусь умолк;

И зерноядных выступил глашатай,

В делах любовных понимавший толк,

Служитель чести, а не соглядатай –

Достойный голубь. И к орде пернатой

Он обратился скромно и учтиво,

И речь повёл разумную на диво:

«– Любить, как молвит гусь – избави Боже;

Негоже прочь бежать от госпожи.

Чем дама неприступнее и строже,

Тем паче, вопреки гусиной лжи,

Покуда жив, избраннице служи!

А если смерть придёт сначала к ней,

Ушедшую люби ещё сильней» .

«– Ого! – промолвил огарь: – Экий шут!

Ни смысла я не вижу, ни причины

Туда стучаться, где тебя не ждут.

Запляшешь ли, понурясь от кручины?

Любить – и безнадежно ждать кончины?

О, в небе, – он изрек, задравши хвост, –

Не две звезды, а много-много звёзд!»

«– Какая сволочь! – сокол произнёс: –

Какой плебейский, низменный совет!

Ты б лучше с клюва отряхнул навоз!

Любовь тебе – что совам яркий свет:

Во мраке зрят они, при свете – нет.

Молчать, и не судить любовь ничью

Безмозглому пристало мужичью».

Кукушку отрядили говорить

Ядущие букашек и личинок,

И та рекла: «– Довольно! Явим прыть!

А всяк любитель споров и заминок

Безбрачным да пребудет, яко инок:

Безбрачие – не горшее из зол.

Сей речи не вносите в протокол».

«– Проголодалась? – кречет крикнул: – Да,

У воробьёв кормилась ты не худо,

Когда птенцов извергла из гнезда,

В котором ты проклюнулась, паскуда!

Исчадие кукушечьего блуда,

Сама давай безбрачия обет!

Проваливай, ищи себе обед!

Природа строго молвила: «– К порядку!

Вы утомили нынче и меня,

Вотще за неполадкой неполадку

Прилежно и предерзостно чиня.

Постыла мне бесцельная возня.

И, чтобы вам не препираться яро,

Сама орлица скажет, кто ей пара.

Ужели нам видней со стороны?

Сапсан подметил верно и умно:

В любви своей орлы вполне равны.

И посему орлице мной дано

Из любящих столь крепко и давно

Избрать кого захочется в мужья –

Пути другого не предвижу я;

Но, коль уместно, я б совет дала

Орлице: мысли как тебе угодней,

А мой любимец – образец орла!

И не сочти меня лукавой сводней –

Он и достойней всех, и благородней;

Ужель иной, и вящий повод нужен

К соединенью двух моих жемчужин?»

Смиренно молвила в ответ орлица:

«– Владычица, богиня Естества!

Посмею ли тебе не подчиниться?

Всечасно, как другие существа,

Покорствую тебе, пока жива;

И посему дозволь поведать смело

Решенье, что в душе моей созрело».

«– Реки,» – она услышала; и мигом

Рекла, как будто сбросив некий гнёт:

«– Владычица, дозволь мне брачным игом

Отнюдь не отягчаться в этот год;

Чрез год себе супруга изберёт

Жемчужина твоя и твой алмаз;

И в этом весь мой всепокорный сказ.

Служить Эроту либо Афродите

Я, право, не намерена пока.»

«– Тогда и споров больше не ведите,–

Рекла Природа,– ибо всех тоска

От них уже взяла наверняка.

А остальным велю: вступайте в брак,

Покуда не настал вечерний мрак.

– А вы,– троим орлам рекла Природа,–

Служите, как в былые времена;

Утешьтесь: должно ждать не дольше года.

Служите, ибо награжу сполна

Достойнейшего: целый год она

Свободна будет – но потом как мать

Ей прикажу избранника назвать».

И долгожданный наступил конец

Никчёмным препирательствам и ссорам;

Настало время любящих сердец,

Нежнейшего согласия, в котором

Нет места ни упрёкам, ни укорам.

И славил на деревьях и кустах

Премудрую Природу всякий птах.

А те, кто слаще всех выводит трель,

Пропели, как ведётся испокон,

Владычице хвалебную рондель,

Покуда гас вечерний небосклон,

Алевший сквозь листву древесных крон.

Французским был изысканный мотив,

И привожу слова, не сократив:

Qui bien aime a tard oublie.

«О лето, праздник светлого тепла,

Сколь ты любезно после зимних вьюг!

Сколь радостно и зелено вокруг!

И даже в вышних внятна и мила

Святому Валентину трель пичуг:

«О лето, праздник светлого тепла,

Сколь ты любезно после зимних вьюг!

Любая птица нынче ожила,

Супругу тешит щебетом супруг;

И на рассвете слышат лес и луг:

«О лето, праздник светлого тепла,

Сколь ты любезно после зимних вьюг!

Сколь радостно и зелено вокруг!

И, песнь окончив, с криками взвилось

Собранье птиц, и улетело прочь.

И я проснулся. И берусь насквозь

За томом том читать и день, и ночь;

И книги не преминут мне помочь

О чём-нибудь ином поведать краше,

И сызнова привлечь вниманье ваше.

Last Updated on 26.12.2023 by iskova